Детектив и политика 1990 №4(8)

У нас дома говорили только по-русски, но было несколько слов на идише, смысл которых я рано научился понимать. Эти слова всегда произносила мать, и у нее они звучали таинственно и сурово. "ГЕНУК!"[21] — строго говорила мать, и отец проглатывал недоговоренную фразу, как будто наткнувшись на невидимую стенку. "ГИБА-А-КУК!"[22] предназначалось для привлечения отцовского внимания к тому, как я делал домашние уроки, или к мелким пакостям, необходимым для самоутверждения. И, наконец, "АЗОХЕН АЗ ВЕЙ!"[23] сопровождавшееся вздохом и скорбным поджатием губ. Если рядом находился отец, он всегда добавлял "пел соловей" и смеялся.

Просматривая газету, отец любил делать вырезки или пометки. Когда я заинтересовался Израилем, перед моими глазами замелькали сообщения о "новых происках израильской военщины" и "сионистских провокаторах из Тель-Авива", а красным карандашом были отчеркнуты статистические данные о самоубийствах тех немногих советских евреев, которые доехали до Израиля. Об уехавших отец говорил: "Те, кто уезжает, портят нам жизнь. На нас начинают косо смотреть, о нас говорят по телевизору. Это плохо. Меня уже спросили в Красном уголке, не собираюсь ли я в Израиль. Что я ответил? Я — кавалер семи орденов и медалей. Я? В Израиль? Эта старая сволочь Бобиренко спросил. Я ему сказал, чтоб он сам туда ехал. Неплохо ответил, правда?"

Однажды я показал отцу затертое и надорванное на сгибах письмо из Израиля, попавшее ко мне через четвертые руки. В нем, насколько мне помнится, рассказывалось о том, что Тель-Авив расположен прямо у моря, что по городу ходят люди в плавках и едят апельсины. Сочетание далекого, желанного моря и дорогих апельсинов вызвало во мне бурный восторг, но отец хладнокровно прочитал письмо, посмотрел его на свет, и тихо сказал: "Ты что, не понимаешь, что все эти письма пишет израильская разведка? Какое море, какие апельсины? Там люди живут, в бараках и мрут от жары, как мухи. Вот, почитай "Известия".

Ах, Израиль, апельсиновая страна! Я поверил тому письму, влюбился в тебя, и у меня стало спокойно на душе, потому что я понял, что это — единственное на земле место, где нет антисемитизма. А еще я понял, что хочу жить именно в этом месте, купаться в этом море и есть эти апельсины.

Израиль оказался последним рубежом, за которым мы с отцом, в буквальном смысле слова, потеряли друг друга. Первый раз я видел своего отца плачущим, когда прощался с ним и с мамой в то последнее утро, перед вылетом из Шереметьево. Он плакал горько и громко, его плечи ссутулились, руки повисли вдоль туловища, веки с нашим фамильным конъюктивитом совсем разбухли и побагровели, а в глазах было страдание старой, больной птицы, у которой злые мальчишки разгромили палками гнездо.

Прости меня, папа, что я не плакал тогда — вот я плачу сейчас, и меня слушают только бессонные мыши, сверчки и Бог. Через две недели Он откроет свою регистрационную книгу, найдет мою фамилию и занесет над ней перо. "Катима това!"[24] желают друг другу евреи в Судный День. Что Ты запишешь мне. Бог? Обманула ли меня цыганка, или, правда, у меня есть еще полжизни?

В палатке нас осталось семеро. Дошлый Сильвио, отдохнув в лазарете, получил справку и отчалил домой. Сегодня так же жарко, как вчера, как и неделю назад. Даже Цахи не приехал. Эзра спит. Цвика болтает по телефону. Звонить домой еще рано — жена на работе. Ури, Авраам и Шуки играют в "реми". Цион молится. Я промокаю полотенцем пот и читаю американский детектив под названием "План Моссада".

…Египет напал на Израиль. Посол Израиля в США проводит ночь у известной американской тележурналистки. Послу звонят из Иерусалима, но ответа нет. Египтяне давят, израильская армия отступает, резиденцию правительства срочно переводят из Иерусалима в Тель-Авив. А посол все не отвечает на звонки. Шикса-журналистка уговаривает его остаться до утра, но долг прежде всего. По дороге в посольство на него нападают неизвестные арабы. Тренированный посол перепрыгивает через машины и за считанные минуты пересекает Сентрал-Парк. Телефон еще звонит — на другом конце провода сам премьер-министр. Судя по описанию. Бен-Гурион. "Слушай меня внимательно…"