Детектив и политика 1990 №5(9)

Татьяна любила с толком взобраться во второй этаж, весь состоящий из гигантского мольберта, установившегося тут еще до XX съезда партии, и на обратном пути, усевшись на лестнице, сверху вниз поговорить.

— Гоша, это чудо! Здесь именно должны жить а-ха-коно-патые, как ты, — сказала Татьяна.

— Да? Это, значит, для рыжих? — Георгий воткнул в розетку электрический чайник. — А другие где же? Все эти… — Георгий показал руками, как если бы резко затянул на шее галстук.

— Плебеи? — подсказала Татьяна. — Ну да, ты ж патриций, — и, заложив руки за голову, разлеглась по лестнице. — Закипело? Ну-ну.

В последнее время легко раздражалась по пустякам. Он ошарашенно осмотрел ее всю и вдруг нечаянно залюбовался, врасплох застигнутый живописной грацией фигуры, распластанной по лестнице, окружностью рук — от плеч под голову, черными волосами на деревянных ступенях, линией тесно сдвинутых ног… Георгий сглотнул.

— Да нет, ты пойми, — гораздо тише и не о том сказал он. Я бы никогда не стал говорить тебе, если бы не видел, — он стронулся с места, — ну… что ты другая… Не как они. Понимаешь? — он стоял у основания лестницы. — Ведь страшно подумать, Тань, эти Шамили, Оприченки… Ты знаешь Оприченко? Ну, я рассказывал… И они будут управлять моей страной. ("Ой! — сказала Таня). — Да, — Георгий не слышал, — Шамиль мне рассказывал сон, как он сидит за пультом и жмет клавиши, нажмет одну — народ бежит влево, нажмет другую — вправо. Страна чудес. Ладно, чай будешь?

— Гоша… Это, конечно, пафос, — Татьяна снова села. — Ты что, не хотел бы иметь все, что имеют они? Ну? Ну, а к чему тогда?

— Но ты же! опомнился Георгий. — Ты же имеешь, и однако…

— Я-а? — Татьяна замерла. — Я имею? — она всем телом повернулась и, распрямив спину, окатила его сухим взглядом. — Я имею ноль! — высоким голосом сказала она. — Ты что-то напутал. Мои родители — да, они кое-что а-ха-имеют! А я… — она походила на птицу, грозно расширившую крылья.

— Какая разница? — вставил Георгий.

— Вот как? Во-от как? — Татьяна встала в рост, он, смешавшись, смотрел издалека снизу вверх. — Ловко! Да это они все своим горбом, и а-ха-здоровьем, между прочим, понял? И, между прочим, раздавливая совесть, о которой ты тут трепал, вот так, — она бахнула ладонь о ладонь и растерла. Георгий моргнул. — Ты что думаешь, они а-ха-хуже тебя видят, что творится? Да только… А я — я! — еще даже не знаю, где этот горб а-ха-находится… Ловко! — она упала обратно на ступеньки, будто в ногах кончился запал. — Запом-ни, — сказала она спокойнее, уронив руки на колени, — у меня ничего нет. Ни-че-го, Гоша.

— Ты на что намекаешь? — попробовал, оскорбившись, прийти в себя Георгий. — Что я, вроде, значит, из-за…

— Дурак! Ну что, что? Ну что ты меня мучаешь? — в голосе вдруг возникли слезы. — Ну что ты все заводишь — система, система! Неужели других тем со мной нету? Неужели ты ничего не понимаешь? Дурак! — выкрикнула она в последний раз и вдруг расплакалась, уронив лицо в ладони.

Георгий смотрел в совершенном недоумении. Потом разом ринулся как-то в сторону, просеменил обратно, плечи Татьяны горько вздрагивали. Он забежал сбоку, со стороны перил. "Тань, ты чего?" — испуганно пробубнил он, лестница мешала.

Она вскинула заплаканное, с огромными кругами под глазами лицо, глаза из зеленых сделались темными и глубокими, поглотив коричневое пятнышко у зрачка. Отрывисто прихватила сквозь перила ладонями его голову и проговорила сквозь слезы:

— Эх ты, ну что ты, все у тебя будет, ну что ты волнуешься? Глупый! Лишь бы… — она по-детски всхлипнула. — Все будет, понимаешь? У меня ж ведьмин глазок, — она улыбнулась сквозь слезы.

Георгий растроганно кивал, потом мотал головой, в том смысле, что глазка теперь нету, но — лишь бы говорила, лишь бы говорила, и совсем не умел понять — о чем она, и что такое у него будет.

27

Георгий любил Москву любовью провинциала — инфантильно и безнадежно. Ему хотелось владеть — а Москва позволяла лишь любоваться. Бывает, конечно, уступит по-женски телом заезжему нуворишу, а душой — не-ет, не ждите. И как заставить, на какие хитрости пуститься — бог весть, хитрым Москва не верит.

Но бывает — почует в человеке родственную кровь — шумную, да умную и отходчивую внутри — и распахнет вдруг стены самых-самых своих заветных домов, и на тебе — готов москвич, и как это получилось — ищи ответу!

Последние дни беспокойно гудело на душе: что — неясно, неприятно, провал, и Георгий после занятий шел в город — освежиться.