Детектив и политика 1990 №6

— "Записки Казановы-Однолюба" явились занятным эпизодом в русской истории, — развел руками Уиртанен. — В России вряд ли возможно получить официальное разрешение на издание чего-либо подобного. И в то же время книга казалась столь привлекательной, столь странно сочетала мораль и порнографию, столь отвечала потребностям страны, страдающей нехваткой всего, кроме мужчин и женщин, что чей-то благосклонный кивок позволил запустить типографские машины в Будапеште, забыв почему-то потом остановить их. — Уиртанен подмигнул мне. — Провезти контрабандой экземплярчик "Записок Казановы-Однолюба" составляет одну из немногих лукавых, игривых, безобидных проделок, которые русский может себе позволить без особого риска. Да и для кого он старается, кому везет пикантный подарок? Своей старой верной подруге — жене.

Много лет, — продолжал Уиртанен, — выходило лишь русское издание. Но теперь есть и венгерский перевод, и румынский, и латышский, и эстонский, и — самый важный немецкий.

— И автором считается Бодосков?

— Общеизвестно, что написал ее Бодосков, хотя на титульном листе не значатся ни автор, ни издатель, ни художник — все делают вид, что авторство неизвестно.

Художник? Какой еще художник? — мысль об иллюстрациях, изображающих нас с Хельгой, выделывающих курбеты нагишом, привела меня в ужас.

— За издание с вкладкой из четырнадцати иллюстраций в натуральном цвете — сорок рублей сверху, — объяснил Уиртанен.

36: Все, кроме визга…

— Если б только не иллюстрации! — гневно сказал я Уиртанену.

— А какая разница?

— Это калечит книгу! Рисунки не могут не изуродовать слов! Эти слова не предназначались для иллюстрирования! С рисунками они уже совсем не те слова!

— Здесь, боюсь, мало что от вас зависит, пожал плечами Уиртанен. — Ну что вы можете сделать? Разве только войной на русских пойти?

Я до боли стиснул веки.

— Знаете, что говорят о разделке свиней на чикагских скотобойнях?

— Нет, — покачал головой Уиртанен.

— Они там хвастают, что пускают в дело все, кроме поросячьего визга.

— Ну и что? — посмотрел на меня Уиртанен.

— Я себя сейчас чувствую свиньей на бойне. Разделанной свиньей, на каждую часть которой сыщется мастер. Боже мой! Да ведь они мой визг — и тот сумели пустить в дело! Ту часть моего "я", что стремилась сказать правду, обратили в отпетого лжеца! Мою любовь обратили в порнографию! Мой дар художника обратили в грязь, какую свет не видел! Самую святую мою память пустили на пищу для кошек, клей и ливерную колбасу!

— Память о ком? — спросил Уиртанен.

— О Хельге! Моей Хельге! — воскликнул я и зарыдал. — Рези убила память о ней, служа Советскому Союзу. Рези заставила меня осквернить эту память, и ей не стать больше прежней.

Я открыл глаза.

— К… матери это все, — сказал я тихо. — Наверное, и свиньям, и мне надлежит, гордиться, что из нас сумели извлечь пользу. Одно меня радует…

— Что же? — спросил Уиртанен.

— То, что хоть кто-то сумел жить жизнью художника, благодаря созданному мною. Я рад за Бодоскова. Вы сказали, что его арестовали и судили?

— Приговорили к расстрелу.

— За плагиат?

— За оригинальность, — ответил Уиртанен, — Плагиат — это мелочь. Подумаешь, дело — еще раз написать, что уже было написано! Истинная оригинальность — вот тягчайшее преступление, нередко влекущее за собой жестокие и необычные наказания, прежде чем нанести прекращающий страдания удар.

— Не понимаю.

Ваш друг, Крафт-Потапов, понял, что истинным автором произведений, которые Бодосков выдавал за свои, являетесь вы, — объяснил Уиртанен. — И доложил об этом в Москву. На даче Бодоскова был совершен обыск. Волшебный сундук с вашими рукописями обнаружили на сеновале над конюшней.

— И что же?

— Все, что вы схоронили в сундук, было напечатано до единого слова.

— И что с того?

— То, что Бодосков начал наполнять сундук собственной магией, — сказал Уиртанен. — При обыске обнаружили сатирический роман о Красной Армии объемом в две тысячи страниц, написанный в ярко выраженном небодосковском стиле. Вот за эту небодосковщину Бодоскова и расстреляли.

Но хватит о прошлом! — сменил тему Уиртанен. — Послушайте лучше, что я хочу сказать относительно будущего. Через полчаса, — и он посмотрел на часы, — Джоунза будут брать. Дом уже окружен. Я хотел извлечь вас оттуда, потому что сложностей и так хватает.

— Куда же мне теперь?

— Домой не советую. Патриоты все разнесли вдребезги. И вас, чего доброго, разнесут, если застукают.

— Что будет с Рези?

— Ограничатся депортацией. Никаких преступлений она не совершила.

— А что ждет Крафта?

— Долгая отсидка в тюрьме. Ничего позорного здесь нет. Да я думаю, он и сам охотнее сядет в тюрьму, чем вернется домой.

А преподобный Лайонелл Дж. Д.Джоунз, доктор богословия и медицины, — добавил Уиртанен, — вернется за решетку за нелегальное хранение огнестрельного оружия и за любую другую откровенную уголовщину, которую мы только сумеем ему навесить. Отцу Кили мы ничего не готовим, так что, наверное, его снова ждут притоны. И Черный Фюрер останется без пристанища тоже.

— А Железная Гвардия?