Детектив и политика. 1990. Выпуск 5

Сашулька, не таясь, был расположен к единственному существу на свете — себе самому. Оставшуюся часть человечества он тихо ненавидел — она обходила, обгоняла и объезжала его на повороте. Он жил в Капотне — уж лучше бы он жил в общежитии. Отчим работал дежурным врачом — лучше б он был тунеядец. Мать упивалась торговлей, брала по-крупному, все знали — откуда у Сашульки тонкие сигареты и костюм с искрой. Вещи, добытые так, в институте не считались. ("Бэдность — не порок, а руководство к действию, слышишь, красивчик?" — учил Сашульку Арсланбек.) Не знали только одного: как он попал в институт? Это придавало Сашульке даже некоторое своеобразие.

— Поступил, да и все! — хмуро отбивался Сашулька, — сдал экзамены.

— Да ладно, — подковыривал Георгий, — что я, первый день в институте? Сколько дал-то? Десять? Колись давай.

— Десять, — усмехался Сашулька, но спохватывался.

— А сколько ж? Ну, тонной больше, тонной меньше… Или пятнадцать? — Георгий любил крупные цифры. — Так ты вроде не девица, чтобы пятнадцать? А кому, Сашуль? Да ладно, свои же люди.

Сашулька стыдливо мялся.

— А я знаю кому, — Георгий хитро кивал на буфетчицу. — Эльвирке? Эльвирка — золото.

(Эльвирку скоро взяли прямо на свежей даче в Пахре, записанной на тетю, которая, оказалось, почила в бозе еще до образования совнархозов. Но выручил проректор по административно-хозяйственной части Егор Кузмич Староватый, седой любитель кофе по-турецки.)

16

Третий этап готовили серьезно, с полной выкладкой. Провели рекогносцировку. Дом был из тех, что в провинции назовут "обкомовский", а в столице назовут и похлеще: строгого изжелта-розового кирпича с аккуратными желобками вдоль кладки, он культурно высился в глубинах Сивцева Вражка среди сомнительных построек середины предыдущего, бескультурного, века и представлял стерильный укор творившейся вокруг коммунальной вакханалии. Он глядел с высоты десятиэтажного роста на скучную суету у подножья и на двух молодых людей, о чем-то настороженно перешептывавшихся и поглядывавших на подъезд. Но надобно описать и подъезд. Он состоял из козырька, подбитого снизу темно тонированным брусом, под которым… Эх, вот бы пожить в таком подъезде!.. По обеим сторонам подъезда лежал газон, сейчас пожухший, но старательно вычесанный от листьев и прочей дряни, попадающей осенью на газоны.

Молодые люди обогнули дом и наткнулись на детскую площадку, устроенную по всем правилам дошкольного образования — с резными домиками, из которых несло мочой, с горкой, что оканчивалась за метр от земли, с длинными перекидными качелями, на которых враз отдавишь любые ноги, с лесенками, частоколом и бог знает чем еще. Все было внимательно осмотрено молодыми людьми, а также дети, резвившиеся посреди этого Диснейленда.

— Хорошо, хоть забора нет, да? — прошептал один на ухо другому.

Другой кивнул.

— А то бы атас, — прибавил первый.

Снова кивок.

— Этот, знаешь, домик, ну, на Рылеева? Там заборчик, да? Толщина — во? — он развел руки, — и охрана, вот куда сунуться, га-га.

Второй, поморщившись, закинул голову, внимательно оглядел окна верхних этажей, кумекая что-то, снова осмотрел детей.

— Мент идет, ну все… — сказал первый.

Второй походил под кожей желваками, хмуро проводил милиционера, наконец, разжал губы:

— Мальчика или девочку? — бросил он.

— Н-не знаю, к-как ты…

— Обоих, — отрезал второй.

17

В три часа дня в квартире номер тридцать повелительно брызнул звонок. Татьяна открыла — и отступила на шаг, пригладив копну волос.

— Они говорят, они к вам. Дети. Вызывали? — мужским голосом спросила консьержка, которую по простоте забыли взять в расчет.

— Ко мне? Дети?

— Вы — Таня? — вклинилось снизу рыжее существо, как видно, без идеалов, с дерзкими глазами, в платьице а-ля инфанта Изабелла, только грязнее, и решительно высвободило ладонь из железной руки мужской женщины.

— Я? Да, я Таня, — уже с веселым интересом ответила Татьяна.

— Эдик, скажи, — существо вытянуло из-за спины опрятного малыша в очках при огромном букете астр.

Мальчик деловито пересек порог, подошел вплотную к Татьяне, громко вздохнул раз, потом другой, плечом поправил очки и сказал Татьяне в колени:

— Это пр-р-росил пеледать… один… это-плосил-пер-ре-дать-один-глусный… — он оглянулся на сестру, та прошипела что-то и, наклонившись, немного стукнула его кулаком в поясницу.

— Один-гр-русный-модой-чиавек, — выпалил Эдик, перевел дух и повернулся уходить.

— Ц-цветы, — прошипело существо.

Мальчик послушно поворотился, другим плечом поправил очки, вздохнул очень тяжело и протянул Татьяне цветы.

— Все? — спросили сверху мужским голосом.

Татьяна, отставив букет, вертела его туда-сюда с придирчивым любопытством.

— Вперед, — сказали сверху.

Закрыв дверь, Татьяна бросилась к окну, не забыв по дороге хлопнуть по брюху фотособаку, к другому окну, увидела Сашульку, встала на цыпочки, прижав ненароком букет — узкие лепестки посыпались на ковер.