Детектив и политика. 1990. Выпуск 5

— Они в мае собирались в отпуск, — терпеливо объясняла Наталя, — мама моталась по магазинам, ну, чтобы подешевле, нанервничалась вот как, да еще два десятка коробок запаковать! Знаешь, одинаковый товар — в разные коробки на дно, для таможни, там же в таможне дебильная инструкция — "в количествах, не превышающих личные потребности", мрак. Может, я десять штанов ношу — у меня такая потребность?

Георгий слушал в легком обалдении.

— Ведь говорила я ей — зачем ты вообще с этими париками связалась — всего-то они идут рублей по шестидесяти, так нет же — "ассортимент, ассортимент!" — передразнила Наталя. — Конечно, через нашу таможню безопаснее, если, понимаешь, мелкие партии разного, чем, ну, например 50 штанов, представь? Вот и приходится — если десять к одному с кроны получается — уже везут, хоть парики, хоть крем от волос — а что? — Наталя всплеснула руками.

Дальше притихший Георгий услышал следующее.

Жена советника по делам безопасности товарища Чеснокова ("балбес с бакенбардами", — выразилась Наталя) спросила вдруг как-то вечером Наталину маму:

— Анечка, вы когда трогаете? Уже пакуетесь?

— После майских, я думаю, лап, — сказала мама.

— Паричок из моих возьмешь?

— О чем речь!мгновенно ответила Анечка.

Речь, однако же, была вот о чем, пояснила Наталя:

— Мама в прошлом году, знаешь, привезла уже два парика, ну, на таможне если больше двух за раз, то это, говорят, превышает потребности, я тебе говорила. Ну вот, а мама, когда разыскала дешевые прошлый год, представь! — эта жирная тоже в магазине оказалась, Чеснокова, и видела, случайно или нет — поди разбери, да она везде поспеет, туша, — Наталя перевела дух. — Ну вот, если б мама сказала теперь, что не может взять, это — понимаешь или нет? Это значит, уже опять есть два. То есть, снова, выходит, и в этом году везет.

— Ну? — Георгий соображал туго.

— Ну а зачем ей еще два? К двум прошлогодним?

— Зачем? — глупо подхватил Георгий.

Наталя странно посмотрела на него. Встряхнула каштановой стрижкой — туда-сюда — и снова посмотрела.

— А-а! — сказал Георгий и покусал щеку.

— Ну, вот и ответила: возьму, конечно, хотя и снова везла два, понимаешь, мама же знала, что эта жаба в жизни никакого парика не принесет, потому что если принесет, это уже, ха, будет уже значить, что сама она, понимаешь? Приторговывает.

Георгий опасливо смолчал, оторопело глядя, как слова ловко выскакивают из теплых Наталиных губ.

— Мама у меня, я тебе рассказывала, женщина импульсивная, а главное, ее возмутило, что эта мымра, советница, понимаешь, по делам безопасности, ну, она обычно по мелким сошкам, а тут уж совсем — жену торгпреда! — Наталя гордо выпрямилась. — Жену торгпреда прощупывать — как совести хватило, я удивляюсь!

Дальше Георгий понял вот что.

Через пару дней Анечка сгоряча спросила жену советника Чеснокова прямо при двух первых секретарях:

— Лап, я уже пакуюсь, где паричок?

— Какой паричок? — удивились секретари.

— Какой паричок? — удивилась жена советника.

— Ах ты, право же, век живи — век учись. Жена советника по делам безопасности — что может быть опаснее?

Через три дня дядя Женя вдруг и сочинил докладную послу, копия — советнику Чеснокову.

— И по какой ведь глупости, а? Представить жутко, — горестно вздохнула Наталя, успокаиваясь. — Меня там не было. Говорила я ей, еще в том году: молчи в тряпочку, доведет тебя твой характер до СССР. Нет: ты, говорит, мала рассуждать, восьмой класс, не твоего ума дело. Вот и мала…

Отец в Москве безвылазно (чего уж теперь!) глушил окаянную. У матери открылся тромбофлебит, заработанный по молодости еще в Бирме на скупке полудрагоценных камней.

Наталя на свиданиях — у них ведь не было еще свиданий — будто отстранялась от раза к разу, и Георгий что-то никак не мог пробиться. Да и странные это были свидания, и непривычно, и что говорить и делать в холодной весенней Москве — непонятно, когда так хорошо было в квартире на Кутузовском. Георгий отговаривал сам себя Наталиными семейными неурядицами. Наталя на свиданиях больше молчала и стала как-то внимательно разглядывать его — на скамейке, в кафе ли, словно видела в первый раз, словно не спали они рядом целый месяц в девичьей узкой кровати, горячие и невинные.

24 апреля он позвонил Натале, как всегда.

— А, здравствуй, — сказала она. — Гоша… Алло, ты слушаешь?

— Ага, да-да.

— Ты… больше пока не звони, ладно?

— Что? Алло, алло, Наталя?

— Да?

— Я не разобрал, алло!

— Ты разобрал. Не звони мне больше никогда, ладно?

— A-а… Наташа, что случилось? Я… Почему ты так? Молчание.

— Алло, Наташа! — Георгий почти кричал. — Что такое? Ты можешь объяснить? Почему?

— Почему? Моя мама считает, что ты… Словом, что ты из тех людей, которые гоняются за московской пропиской.

У Георгия отнялся язык. "Как же?.. — прыгнула мысль, — она же меня не видела ни разу… Как же так?.."

Наталя повесила трубку.

Через два года Наталя вышла замуж.

— У него папа в Японии, — сказала она Георгию, случайно встретив на новогоднем балу во Дворце съездов.

"Япония — это да!" — подумал Георгий. Потом в метро Оля, летя "на бенефис Элеоноры Белянчиковой", протарахтела с конфетой во рту: