Детектив и политика 1991 №1(11)

— Мне ты говорила, что тридцать пять.

— Мне сорок лет, я хочу иметь детей, дом с садиком и человека, который бы меня уважал… я хочу гулять с сыном в парке, кормить его сладостями, ожидать у дверей колледжа, когда он подрастет. Ты думаешь, есть такая женщина, которой все это было бы по душе? — Она обвела рукой зал.

Я посмотрел вокруг. Вошли еще двое мужчин с небрежно повязанными галстуками и сели за столик в углу. Мануэла, болтавшая за другим столиком с тремя женщинами, которых я со своего места у стойки разглядеть не мог, встала и подошла, улыбаясь, к новым клиентам. Рокки Болеро пел "Если бы я встретил родную душу".

— Ты что, думаешь, есть женщина, которой бы это нравилось? Выходить полуголой на сцену перед всеми этими мужчинами, которые смотрят на тебя маслеными глазками, возбуждаются, а потом приглашают выпить? И это жизнь, Тони? Брось. Меня тошнит от всех мужчин. Вы совсем не понимаете, что нужно женщине, о чем она думает, чего хочет.

— То ты говорила о театре, сейчас уже речь идет о доме с садиком.

— Ты никогда ничего не поймешь. Тони.

— Но ты уже не в том возрасте, когда рожают детей.

— Вот как! Ты так думаешь… Ну так вот что я тебе скажу: моя мама родила Густавито в пятьдесят два года. В конце концов, мне все равно, я могу и усыновить ребенка. Не знаю, зачем я тебе все это рассказываю.

Подошел Антонио. До этого он обслуживал у другого конца стойки трех мужчин, непрерывно хлопавших друг друга по спине. Один из них, в маленьких круглых очках, был лысым и с животиком.

— Лола, тебе не хочется немного поработать? Или ты намерена весь вечер трепать языком?

— Иду. — Она положила руку мне на плечо, потом нежно погладила волосы за ухом. Взгляд ее блуждал далеко. — Трусики той девушки были очень красивыми и дорогими… она их покупала в Париже… Может быть, это у тебя серьезно. Ты ее любишь?

— Ты читаешь слишком много дешевых романов.

— Вот как? Если бы она была тебе безразлична, ты бы не позволил мне уйти в тот раз. Значит, это не просто так, что-то с тобой произошло. Женщина сразу замечает такие вещи. Сколько времени прошло, а ты только сегодня выбрался меня проведать. Она красивая?

— Да, красивая. Но совсем на тебя не похожа.

— Все женщины друг на друга не похожи.

Она резко убрала руку с моих волос и поправила платье. Потом вздохнула и бросила взгляд на мужчин, сидевших за стойкой.

— Ладно, пора работать, — сказала она. — Так и быть, пусть они меня немного пощупают.

— Слава богу, — обрадовался Антонио. — Я даже растрогался. Вы не поцелуетесь на прощание, детки?

Лола посмотрела мне прямо в глаза, не обращая на Антонио никакого внимания.

— У меня лежат твои вещи, Тони, я их не стала выбрасывать. Приходи, когда хочешь, за ними. Мы всегда… всегда будем друзьями, ладно?

— Ладно. Я знал, что ты не выбросишь мое барахло. Ты хорошая девочка, Лола. Лучшая из всех… я…

— Молчи… не надо ничего говорить… Пока. Счастливо тебе, Тони.

— И тебе тоже. — Я залпом выпил отраву, которую Антонио называл джином, и посмотрел вслед Лоле, направлявшейся к трем мужчинам у стойки. Они раздвинулись и усадили ее в середину. Смех стал громче. Она прижалась к одному из них. Ее грудь, обтянутая зеленым шелком, четко вырисовывалась на фоне его пиджака.

— Очень трогательно, Тони. Я с трудом сдерживаю рыдания. Тебе бы на телевидении работать.

— Антонио, — сказал я, — нагнись-ка ко мне на минуточку.

Он перегнулся через стойку. От него пахло дешевым одеколоном. Я тоже нагнулся, как будто собирался сказать ему что-то на ухо. Потом схватил за узел галстука и резко рванул вниз. Он издал какой-то утробный звук. Видно было, что он задыхается.

— Слушай внимательно, повторять я не стану.

Он попытался освободиться, но я держал крепко. Его поросячье лицо стало пурпурным.

— Шанхай поставит лоток у входа в твое заведение. Не слышу ответа.

— Ты с… аггг-агг, ты меня задушишь…

— Да или нет?

— Да… да.

Я резко отпустил галстук, и Антонио свалился на спину. Он сразу же схватился руками за горло и стал его растирать. У Сеспедеса в глазах блеснули странные огоньки, выражавшие удовлетворение.

Я вышел из "Нью-Рапсодии". За спиной у меня звучал смех Лолы. Естественный смех, бархатистый, красивый. Смех человека, еще не разучившегося смеяться.

26

Свет неоновой рекламы, наверно, падал ему прямо в лицо, потому что глаза у него слезились.

— Вы в этом уверены, шеф?

— Да, — ответил я.

— И я не должен буду давать ему пачку сигарет каждый день?

— Никаких пачек сигарет, Шанхай. Ни Антонио, ни Фаустино.

Швейцар, ковырявший зуб ногтем мизинца, всполошился.

— Ты чего лезешь не в свое дело, умник? Кто ты такой, чтобы указывать Шанхаю? Ты уже не служишь в полиции, так что не вмешивайся не в свое дело, давай мотай отсюда.

— Что ты сказал, Фаустино? Я плохо расслышал. Повтори еще раз.

Я подошел к нему поближе. Он совсем вжался в дверь.

— Но, Тони, мы ведь договорились о пачке в день!..

— Ну и что?

— А ты говоришь, чтобы он мне не давал…