Детектив и политика 1991 №2

— Ты не поверишь, но еще недавно я был обыкновенным банковским клерком, — вдохновенно врал Берри. — Как я ненавидел это обывательское занятие! И вот — решил все бросить и делать то, что мне по душе…

— …Хотя ты и сам толком не знаешь пока, что именно тебе по душе, не так ли?

— Так. Но я узнаю. Я действительно хочу узнать.

— Хорошо, тогда я помогу тебе.

— Я был бы страшно признателен, — сказал он вполне искренно. — Скажи, теперь я тебе больше нравлюсь?

— Больше, чем когда?

— Ну, когда ты впервые меня увидела.

— Почему? Ты мне почти сразу пришелся по душе…

Они встретились на следующий день, и началось его идеологическое воспитание. Еще неделю спустя он уже был как дома в ее маленькой квартирке. Правда, ему приходилось пускать в ход всю изобретательность, чтобы пистолет не попался ей на глаза. И все же в один прекрасный день осторожность изменила ему и она заметила, как он перекладывал оружие из кармана в карман.

— Это?.. Это пистолет. Видишь ли, глупо как-то, но на меня однажды напали, ограбили и страшно избили. И вот, с тех пор…

Взглядом, полным ужаса, она смотрела на короткий ствол пистолета 38-го калибра.

— Зачем у тебя эта полицейская гадость?

Конечно, он мог бы сочинять дальше, но обнаружил, что у него уже не хватает духа врать ей.

— В том-то и дело, Диди, что я — полицейский.

Он пошатнулся, получив от нее неожиданно сильный удар по лицу. А всего через секунду она беспомощно рухнула на пол и, спрятав лицо в ладони, горько заплакала. Потом, после обвинений и упреков, препирательств и признаний, они решили не доходить до полного разрыва, а Диди в тайне, которую, впрочем, хранила недолго, поклялась посвятить жизнь перевоспитанию "фараона".

Лонгмэн

Лонгмэна так и не удалось до конца убедить в настоятельной необходимости ограничить время доставки выкупа. Кроме того, он был против расстрела заложников в наказание за задержку.

— Нам надо их запугать, — объяснял Райдер, — и наши угрозы должны выглядеть убедительно. Как только они увидят, что у нас слово расходится с делом, пиши пропало. Поэтому наши условия должны быть максимально жесткими.

В пределах своей безумной логики Райдер всегда оказывался прав. Он думал только об успехе дела, и потому его аргументы невозможно было оспорить, как бы жутко доводы ни звучали. К тому же, не во всех вопросах он держался крайней точки зрения. Он, к примеру, ограничил аппетиты самого Лонгмэна, который хотел потребовать от городских властей пятимиллионного выкупа.

— Это чрезмерная сумма, — сказал Райдер. — Они могут ее не осилить.

— Как ты можешь заранее знать? — настаивал Лонгмэн. — А если они способны заплатить все пять миллионов? Представь, что ты ошибаешься. Сколько денег мы недополучим, а?

Райдер улыбнулся горячности Лонгмэна, но был тверд.

— Риск слишком велик. В конце концов тебе будет причитаться четыреста тысяч, свободных от налогообложения. За всю жизнь не истратишь. Это огромные деньги, особенно в контрасте с твоим нынешним пособием по безработице.

На том и порешили, но и после этого разговора Лонгмэн долго не мог понять, что значат деньги для Райдера. В самом ли деле они у него на втором плане, уступая любви к приключениям, жажде действовать, привычке командовать людьми? Этот же вопрос в полной мере относился к военному прошлому Райдера. Стал бы он рисковать жизнью, если бы им не двигала какая-то более могущественная сила, чем заурядная алчность?

Райдер определенно не поскупился, приобретая то, что он именовал "материальной частью". Он финансировал все предприятие сам и даже не поинтересовался, может ли Лонгмэн взять какую-то долю расходов на себя, и не заводил речи о компенсации после дележа добычи.

Лонгмэн догадывался, что четыре автомата стоят немалых денег, не считая боеприпасов, пистолетов, гранат, одежды специального покроя и той сложной металлической конструкции, выполненной по чертежам Райдера, которую они называли между собой просто "приспособлением"… Именно в нем заключалась их надежда на успешное бегство.

Станция ''28-я улица"

Южная платформа станции стала, по выражению газетчиков, "ареной гражданской войны в миниатюре". Как только прибыл окружной командир, он отправил вниз взвод полицейских с приказом очистить платформу от посторонних. Минут через десять они с трудом выбрались обратно на поверхность взмокшие и злые. Один из них сильно припадал на правую ногу, у другого по разбитому лицу струилась кровь, третий пестовал руку с явственными следами чужих зубов.

За исключением нескольких благоразумных, пассажиры не только отказались покинуть станцию, но при виде полиции пришли в неистовство, встретили приказ удалиться возмущенными воплями, а потом, когда полицейские стали напирать, перешли к активному сопротивлению. Были арестованы шесть человек, но четверых по дороге со станции отбила толпа. В числе двоих оставшихся была негритянка, задержанная за удар полицейского, и светловолосый молодой человек, которому крепко досталось по голове (никто толком не помнил, за что), и его доставили к выходу в полубессознательном состоянии с подозрением на сотрясение мозга.