Детектив и политика 1991 №4(14)

Когда он вышел, я ощутил себя еще более одиноким. И еще большим болваном, чем сегодня утром, в метро. Утренние переживания показались мне такими же далекими, как эпоха Просвещения.

Шансы поймать убийц были равны нулю. Разве что случайно. Да, дела оборачивались паршиво. В один момент до меня дошло, что моя утренняя хандра была хандрой что называется "с жиру". Конечно, с нашего "жиру" не очень-то побесишься, что верно, то верно, но все же я имел одну маленькую привилегию. А именно: работу полицейского. И слава богу, ведь ничего другого я делать не умел.

Вздохнув, я тоже вышел подышать свежим воздухом. На Париж опускалась ночь, было довольно свежо.

Я размышлял над историей полицейского из Сен-Сюльпис. Я бы мог ответить Дельма, почему на этого парня напали: его же собственные коллеги, укрывшиеся в помещении комиссариата, не решились открыть ему дверь из страха перед демонстрантами. Все над этим смеялись. Кроме него самого, я так думаю. Рассказывали, что дверь была забаррикадирована.

Да, это я мог бы сказать Дельма. Жаль, что промолчал. Доказал бы ему, что я не единственный кретин среди полицейских.

Глава 6

МАНИФЕСТАНТЫ ЛИНЧУЮТ ПОЛИЦЕЙСКОГО. УБИЙЦЫ НЕ ОСТАВИЛИ НИКАКИХ СЛЕДОВ.

Я наклонился вперед, чтобы прочесть статью из "Франссуар", которую Бенар развернул у себя на коленях. Мы сидели в автобусе перед 'Тран-Пале"[10].

Убийство произошло три дня назад, и с тех пор новостей — ни шиша!

Бенар, по-видимому, принадлежал к тем психам, которые не переносят, когда им заглядывают через плечо: он тут же демонстративно перевернул страницу. Я сразу отказался от попытки прочесть статью, да и что толку, мне заранее было все известно: совершенно ясно, что ничего не ясно.

Следующий день после трагедии был для большинства из нас выходным, и мы смогли посмотреть отчет о случившемся по телевизору. Каждый у себя дома. Я ни с кем не виделся, даже с Бенаром, который позвонил мне. Чувство вины, поначалу овладевшее мной, постепенно перерастало в гнев.

Ну ладно, пускай полицейским запрещено самим улаживать свои мелкие конфликты с населением. О'кей. Прижать покрепче эту шпану было бы паскудством с нашей стороны. Вполне согласен. Но нечего забывать и о том, что столь же незаконно забрасывать булыжниками представителей закона. Проклятье! Неужели допустимо вот так, безнаказанно, ни за что ни про что прикончить полицейского?! Нет, убийц надо арестовывать. И судить их. Для острастки.

Бедняга Маршан… Я даже побоялся расспрашивать, каким образом известили его жену. Симпатяга она — жена Пино. Не сказать, что красавица, но миленькая. А уж готовит как! Когда живешь один, это качество ценишь в женщине превыше всего. Я лично ходил в гости только к тем приятелям, у которых жены хорошо стряпали. Это был один из критериев моей симпатии к людям. Или антипатии. Сам знаю, что это свинство, но ничего не могу поделать. У себя-то я никогда стряпней не занимаюсь. Ем, стоя у стола, готовую шамовку, купленную в колбасной лавке. Консервы — прямо из банки, ложкой. Вино — из горлышка бутылки. А мыть посуду… да в гробу я ее видал! Надо бы позвонить жене Маршана, подумал я. Она, наверное, совсем убита горем.

Траурная церемония должна была состояться завтра во дворе префектуры. В присутствии министра внутренних дел. Мы, разумеется, все должны были принять в ней участие. Когда прошло первое потрясение, мы долго обсуждали случившееся. Профсоюзы повсюду навывешива-ли плакатов с громогласными декларациями об опасности, грозящей личности в нашем обществе. И ребята спорили в каждом углу. Что меня растрогало: почти все они подошли ко мне и сказали, мол, правильно вы решили разделаться с теми хулиганами. Надо учить эту шпану когда только можно. А иначе вон она на что способна!

Дельма явно зря поднимал панику. Нигде не было ни слова о том, что убийцы преследовались разъяренными полицейскими. И свидетелей, которыми он меня стращал, не существовало или уж, во всяком случае, они не объявились. А если нас кто и заметил, то наверняка был полностью солидарен с нами.

Один только Бертье молчал, словно в рот воды набрал. Казалось, гибель Маршана глубоко потрясла его. Удивительно: Бертье никогда не проявлял к нему особо дружеских чувств. Он ходил мимо нас с застывшим лицом, ни к кому не обращаясь, если не считать обычных распоряжений. Утром я видел, как он тихонько переговорил о чем-то с Брюном, и тот впервые покинул комиссариат позже обычного.

День тянулся вяло, делать было нечего. К шестнадцати часам автобусы отчалили, взяв курс на иранское посольство, перед которым устроили демонстрацию оппозиционеры. Мы с минуту постояли на площади — в кепи, заложив руки за спину. Крикунов как водой смыло.

Вернувшись в "Отель де Полис", я спустился в раздевалку, чтобы переодеться в штатское. Бенар уже был тут, стоял перед зеркалом.

— Что будешь вечером делать? — спросил он.

— Не знаю. Выдохся вконец. Наверное, лягу, но вряд ли засну.

— Хочешь, приходи ко мне, Кристина будет. Попрошу ее, пусть прихватит Клару…

— Годится. Я тебе звякну из дому.

— Ну давай.