Детектив и политика 1991 №6(16)

Называйте это "империей", "совдепией", "соцлагерем", как угодно, но это единая трагическая история народов, которым надо было выжить в евразийском пространстве, и никакого "куска" вы из этой истории не вымараете. Все наше. Сколько бы ни переставляли памятники и сколько бы ни перешивали флаги. Был один способ выжить: "империя" — "империя" и сложилась. Будет шанс выжить порознь, раздробившись, обособившись, — расточится империя. Ни радоваться, ни убиваться тут нечего: людьми придется быть при любом варианте. И при любом варианте это легко не будет.

Скажете: а как же другие народы обошлись без гигантомании?

Отвечу: не обошлись и другие. Везде были попытки "выжить вместе", а уж на нашем евразийском блюдце, без естественных рубежей, на продуваемом ветрище — и говорить нечего: не так, так эдак бы объединились, не под "русским", так под "литовским" именем, под "татарским", "польским", "немецким", но все равно: только в великом единстве. Сменяется эпоха, позволяет технология выжить не гигантскими конгломератами, не сокрушительными классовыми армиями, а "микроструктурами", — разбегаются армии, дробятся империи. Только не тешьте себя иллюзиями, что вот, мол, наконец человечество выходит на путь истинный. Человечество всю историю крутится МЕЖДУ тем и этим путями; эпохи империй чередуются с эпохами дроблений. Сейчас — дробимся. Хорошо. Но не обольщайтесь: цена будет огромная. И не только на нефть. Распад огромного государства — это не крушение "империи зла", о которой читал нам проповеди президент Рейган, это отказ от мировой задачи. Это МЫ отказываемся от мировой задачи. Не сдюжили, надорвались. Провинциальным убожеством, национальным самодовольством, комплексами местнической неполноценности заплатим за жизнь в "отдельных национальных квартирах". Хотя, может быть, НА СВОИХ КУХНЯХ наконец-то наедимся досыта. Если, конечно, работать начнем, а не у соседей клянчить.

Больно думать об этом. Тоска.

Итак, что реально происходит? Национальный распад при социальном параличе. Социальные структуры никак не сдвинутся с места, зато национальные — взорвались. Как по разбойному свисту, разбегаются от нас вчерашние братские народы. Когда-то шли СЮДА, теперь бегут — ОТСЮДА. Как от прокаженных. Это — первая ужасная правда. А вторая — та, что мы, русские, и сами от себя рады убежать. Собственную историю растоптать готовы, на собственных похоронах пляшем. Ликуем: победили! Семьдесят пять лет жили и мучились, слава богу, выяснилось, что зря! "По ошибке"! Эта правда о нас для меня еще и пострашней первой. Впрочем, одна от другой неотделима. Вместе они нас и настигают: внешнее одиночество и внутренний распад.

Вот это и мешало мне пойти к "Белому дому". Хотя знал: лучшие люди моего поколения — там. Мои единомышленники, сподвижники прошлых лет — там. И лучшие, чистейшие из молодых — там.

Я видел их в следующие дни — этих молодых ребят, проведших там ночь. Они говорили, что никогда не переживали большего счастья, чем под дождем, в ожидании танков, в готовности лечь под гусеницы. Они говорили, что в те часы родилось новое поколение людей. Они говорили, что в ту ночь Россия стала другой.

Я был потрясен их словами. Я решил, что ошибся, не понял смысла событий. И я пошел к "Белому дому" — убедиться в своей ошибке.

Это было на третий, кажется, день после ликвидации путча. Народ еще теснился на площади: жгли костры, сидя у неразобранных баррикад; трехцветное полотнище реяло над "Белым домом", прикрепленное к аэростату. И надписи на стенах пестрели.

Одна из них пригвоздила меня к месту:

"Бей краснопузых без промаха!"

Мне было достаточно. Я сразу почувствовал себя краснопузым. Себя, своего отца, коммуниста, погибшего в 1941-м, своего деда-эсера.

Повернулся и, как ударенный, пошел к метро.

Думал: ну вот, дождался, убедился, "чья взяла", — можно записываться в стан побежденных.

У "Баррикадной" — ударом памяти — вернуло меня к реальности. Вот здесь она стояла, девочка, глаза, полные боли. Господи, вот беда-то: все пытаюсь слова свести, непримиримое примирить, целое в невесомости удержать, болото решетом вычерпать. А где стоматологическая поликлиника — не знаю. Девочке помочь, конкретное доброе дело сделать — не сумел. Даже такой малости — не сдюжил.

Сентябрь 1991

Валентин Королев Я В МОМЕНТ ИСТИНЫ

В октябре 1990 года на вопрос ведущего "Взгляда" о возможности государственного переворота со стороны КГБ я ответил утвердительно. Это вызвало неудовольствие у руководства Комитета, и сразу после выхода этой телепередачи в эфир на восточные регионы страны оно направило в Останкино сотрудника своей пресс-службы.

К тому времени Крючков уже добился принятия Совмином Союза постановления, позволявшего ему увеличить число дивизий спецназа КГБ под фарисейским предлогом борьбы с уголовной преступностью. Тем же постановлением санкционировалось создание так называемых рабочих дружин. А незадолго до этого председатель доказывал руководству страны необходимость снятия отпечатков пальцев у всего населения поголовно.