Детектив и политика 1991 №6(16)

Кстати, я предупредил Йонева, что нас наверняка слушают чекисты, и, принимая в расчет это обстоятельство, заметил, что у Крючкова есть выбор — стать либо первым реформатором КГБ, либо последним консервативным руководителем этой организации, и что если в стране прольется кровь, то он будет ответствен за нее больше других. Поскольку нет в стране более информированного человека, чем Владимир Александрович, и ему ли не знать, что демократические преобразования в стране поддерживает куда больше людей, чем ему бы хотелось. Ну и посетовал на то, что Крючков к словам таких "перевертышей", как я, к сожалению, не прислушивается. Хотя на другой день после моего выступления в том октябрьском "Взгляде" приказал докладывать ему тексты всех публикаций и интервью бывших сотрудников КГБ.

Узнав о наличии в квартире оперативной техники, я чуть было не устроил по этому поводу грандиозный скандал. Была мысль изъять ее в присутствии "Взгляда" и иностранных корреспондентов. Мне ли не знать, где следует искать микрофоны? Но отказался от этой затеи. Будучи крещенным в православие, решил воспринимать связанный с подслушиванием психологический дискомфорт по-христиански, как Божью кару за то, что, работая в КГБ, много лет внедрял такие же микрофоны в квартиры других людей. Со дня принятия этого решения дискомфорта уже почти не ощущал.

Ломать голову над причиной негласного контроля не пришлось. Я не шпион, секретов не разглашаю. Говорю только то, что известно любой иностранной разведке. Оставалось одно: следили, как за инакомыслящим. В условиях демократизации и гласности это означало, что готовились оперативные материалы для обоснования будущих репрессий. Ведь после переименования 5-го управления (борьба с идеологическими диверсиями) политический сыск не умер, и Комитет лишь временно работал в так называемом режиме фиксации. Поэтому, хуля хунту в дни переворота, я ждал, что за мной придут, и повторял жене и оперативным наушникам то, что раньше говорил им не раз: "Пусть лучше меня расстреляют коммунисты-чекисты, чем вздернет на суку как бывшего коммуниста-чекиста ввергнутый ими в гражданскую войну народ". И расстреляли бы вместе с прочими противниками "социалистического выбора" в случае победы хунты.

Во все годы советской власти органы госбезопасности руководствовались железным правилом: в случае объявления на какой-либо территории режима чрезвычайного положения все проживающие на ней объекты дел оперативной разработки, равно как и политические заключенные, должны быть немедленно расстреляны.

Дело оперативной разработки (ДОР) — это одна из разновидностей пресловутых секретных досье на людей (объектов), находящихся в поле зрения органов КГБ в связи с наличием оперативных данных, позволяющих подозревать их в причастности к преступной деятельности. Доказательства, имеющие юридическую силу, в ДОР, как правило, отсутствуют. Их появление влечет за собой возбуждение уголовного дела, которое впоследствии рассматривается в суде. Но суд с материалами ДОР никогда не знакомится, даже не подозревает об их существовании. ДОР имеет гриф "Совершенно секретно" и после осуждения объекта сдается в архив того управления, которое по нему работало.

В семидесятых годах я, как и многие другие оперативники, ежегодно заполнял на объектов разработки специальные карточки красного цвета с указанием адресов, по которым они проживали и могли скрываться. Карточки направлялись в мобилизационный отдел Московского управления КГБ, в котором я работал. Этот отдел отвечал и за ликвидацию объектов разработки, и за эвакуацию семей сотрудников управления. Эвакуационные карточки на членов своих семей и ликвидационные карточки на объектов сотрудники заполняли и сдавали одновременно. К арестам и расстрелам объектов работники моботделов должны были привлекать подразделения армии.