Детектив и политика. Выпуск №2 (1989)

Вопрос, из-за которого Н. Антоненко столь срочно вызвала меня в горсовет, касался поведения моего старшего сына, ученика 10-го класса. Юноша последние 2–3 года действительно мало радовал учителей и родителей. Вступив в так называемый "переходный" возраст, он начиная с 8-го класса стал заметно хуже учиться, поведение в школе и дома изменилось в нежелательную сторону. Появился комплекс, обозначаемый за границей словом "хиппи".

Н. Антоненко дала отцу ряд педагогических советов и сказала, что назавтра меня вызывают в Калужский отдел народного образования к товарищу Вовк для беседы по поводу сына.

— Вот, можете убедиться сами, — и указала на безымянного работника облоно, который протянул мне отпечатанное на бланке письмо.

Беседа кончилась компромиссом. Я пообещал, что, если удастся отложить визит в АМН СССР на другой день, постараюсь поехать в Калугу. Из горсовета я немедленно пошел к директору школы, чтобы узнать о причинах вызова в облоно. Но оказалось, что директора школы никто из Калуги о моем сыне не запрашивал. Вызов в Калугу становился совсем странным.

Причины столь настойчивых и странных "приглашений" вскоре стали ясны. Предполагалось устроить психиатрическую экспертизу не сыну, а отцу.

О подобной практике неожиданных психиатрических экспертиз лиц, деятельность которых вызывала недовольство официальных властей, но все же не выходила за рамки закона, было уже известно. Наиболее распространенным поводом для такой экспертизы был обычно вызов в военкомат для периодического медицинского переосвидетельствования. Незадолго до меня такой психиатрической экспертизе подвергся мой московский знакомый, долгое время конфликтовавший с Международным почтамтом по поводу пропажи заказных писем за границу. После того как он обратился в суд с иском, его вызвали повесткой в военкомат на медицинскую комиссию, которая оказалась психиатрической. Был известен случай, когда из военкомата одного инакомыслящего сразу увезли в психбольницу; в таких же учреждениях содержались известные общественные деятели П. Григоренко и И. Яхимович, публицистические работы которых были опубликованы за границей. Были известны мне и осторожные попытки отнести к области психопатологии произведения жертв сталинского террора на так называемые "лагерные" темы. На некоторых идеологических совещаниях говорилось, что тема репрессий и лагерей становится у ряда авторов, из-за пережитых ими страданий, "навязчивой идеей". Судя по всему, этот же "сценарий" писался и для меня. Но поскольку вызов в военкомат в данном случае исключался, то кому-то пришла идея с облоно: родительские чувства — очень удобный повод для того, чтобы пригласить человека для беседы.

Жорес Медведев.

II. Начало действия. 29 мая 1970 года

В пятницу, 29 мая, у подъезда послышался скрип тормозов. Я выглянул из-за шторы во двор. Из санитарного микроавтобуса вышли три милиционера, заведующий обнинским психдиспансером Ю. Кирюшин, к которому мне приходилось обращаться за консультацией по поводу изменений в поведении сына, и еще какой-то мужчина. Два милиционера остались возле автобуса, остальные вошли в подъезд. Через мгновение в дверь постучали. Я сразу решил не открывать и не реагировать на стук. В конце концов это мое право. Неприкосновенность жилища охраняется Конституцией СССР. Сев на стул у окна, я стал наблюдать за передвижениями внизу, стараясь что-то придумать, найти выход из положения. Стук в дверь, довольно энергичный, повторился два или три раза. Затем Кирюшин начал кричать через дверь: "Жорес Александрович! Откройте, пожалуйста! Это Кирюшин!"

На какой-то миг возникла мысль спуститься с другой стороны дома с балкона. Второй этаж, можно спрыгнуть на газон, oт земли метра три, не больше. Но эту мысль я сразу отбросил.

С другой стороны дома наверняка тоже дежурит агент, так что для психиатров такой "побег" будет находкой. А Кирюшин все кричит и стучит в дверь.

Затем он со своими спутниками спустился во двор, и они начали совещаться. После короткого разговора в подъезд вошли все пятеро. Стук в дверь возобновился, но со значительно большей силой. Это работала уже милиция. Но в квартире было тихо. Тогда милиционер стал трясти дверь, сначала осторожно, а затем с силой. Он явно собирался сломать замок. Я отошел от окна и вышел в переднюю. Дверь уже шаталась, и из за дверных косяков сыпалась штукатурка.

— Постойте, — закричал я, — это частная квартира?

— Квартира эта государственная, — сразу отпарировал здоровенный сержант, — а милиция имеет право войти в любую квартиру.

Дверь пришлось открыть.

— У вас есть решение прокурора? Покажите его.

— Мы не собираемся вас арестовывать. Мы только сопровождаем врачей, — сержант показал рукой на Кирюшина и его спутника.