Детектив и политика. Выпуск №2(6) (1990)

Оруэлл подтвердил: с человеком можно сделать все. Можно выдернуть из потока истории. Можно уничтожить его физически и стереть самую память о нем. Можно промыть его дочиста: прежде чем вышибить мозги, сделать их "безукоризненными". Можно поместить в комнату сто один — где есть то, что хуже всего на свете персонально для каждого. И если человек, дойдя до последних степеней падения, все еще любит Джулию, там, в комнате сто один, он, заслоняясь от клетки с крысами, будет исступленно кричать: "Отдайте им Джулию! Отдайте им Джулию! Не меня! Джулию! Мне все равно, что вы с ней сделаете. Разорвите ей лицо, обгрызите до костей. Не меня! Джулию! Не меня!"

Оруэлл подтвердил: нельзя рассчитывать на торжество гуманизма или бессмертие души в мире тотального зла. Человек не рассчитан на пытки электричеством или бессонницей, на мучения комнаты сто один. Душа человеческая уязвима так же, как и тело, — ей больно и страшно, в нее можно влезть, чтобы деформировать, опустошить, истребить. Из поединка, в котором зло противостоит человеку, ему трудно, а может быть, и невозможно выйти победителем. И вопреки опасным иллюзиям, будто человек способен умереть героем, невзирая на все муки и страдания, Оруэлл утверждает: "Одно по крайней мере стало ясно. Ни за что на свете ты не захочешь, чтоб усилилась боль. От боли хочешь только одного: чтобы она кончилась… Перед лицом боли нет героев".

XX век, развеяв романтические представления о могуществе и неистребимости человеческого духа, сделал свой нерадостный вывод: зло способно подчинить человека до конца — как и боль. Думать иначе — значит утверждать законность пыток и истязаний, значит допускать их право на существование, хотя бы для того, чтобы выявить категорию сильных людей. Нет сильных людей, есть слабый ток в установке с рычагом и шкалой под кроватью узника — таков итог художественного эксперимента Оруэлла.

В фантастической, абсурдной реальности ангсоца-1984 страхи бедного Степана Трофимовича оказались бы более чем оправданны.

Фазиль Искандер ЦЕННОСТЬ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ЛИЧНОСТИ

Говорят, американские ученые, узнав, что правительство собирается сбросить над Японией атомную бомбу, всполошились и чуть ли не стали собирать подписи под обращением в правительство, чтобы оно этого не делало. Говорят, когда к знаменитому физику Ферми обратились с просьбой принять в этом участие, он отказался.

— Что вы, ребята, — сказал он, — это же хорошая физика…

Может быть, все это было не совсем так, но в принципе это могло быть не только с физиком, но и с любым ученым, художником, политическим деятелем, в той или иной степени нравственно ограниченным.

Говорят, Ферми — великий ученый. Феномен? По-видимому. А разве чемпион мира штангист Алексеев не феномен? Или мой земляк, мельник Гераго, которого я хорошо знал. Однажды он осторожно подсел под корову со сломанной ногой, приподнял ее на плечах и вынес из оврага на ровное место.

Я хочу поставить вопрос так. Почему человек, который в три секунды может определить, сколько будет девятьсот девяносто девять, помноженное на девятьсот девяносто девять, должен вызвать во мне большее восхищение, чем человек, который почти за это же время перенес пострадавшую корову с одного места на другое, причем сделал это так хорошо, что корова даже не переставала жевать жвачку?

Если бы я был заведующим отделом кадров при Ноевом ковчеге и мне предстояло выбрать, кого взять в ковчег — Ферми или мельника Гераго, то я, не имея о них других данных, кроме изложенных (обстоятельство для кадровика фантастическое), предпочел бы все же мельника, даже рискуя получить выговор от товарища Ноя за разведение семейственности во вверенном ковчеге.

Мне могут напомнить о большей общественной ценности труда знаменитого физика по сравнению с ценностью труда человека, который перенес корову с одного места на другое. Но, во-первых, кто назначил эту общественную ценность труда? Данный момент военно-промышленного развития, а точнее, данное государство, которому этот труд действительно выгоден и которое его поэтому действительно поощряет.

А во-вторых, мы доподлинно знаем, что существовали времена, когда способность перенести корову с одного места на другое представляла не меньшую общественную ценность.

Я предпочел мельника, потому что в том ограниченном, но конкретном знании поступков обоих вижу большую одухотворенность мельника.

Так в чем непреходящая, прочная ценность человеческой личности? Я думаю, ответ прост — в его нравственной, то есть духовной, силе.

Расширение совести — это и есть духовное развитие человека. Расширение совести увеличивает площадь уязвимости человека и в этом смысле для жизни физической так же опасно, как и расширение сердца.

Двуединая сущность человеческого духа заключается в бессознательном сочувствии (жалость) ко всякой боли и сознательном выполнении долга, продиктованного совестью разуму и претворенного разумом в действие.

Нравственно одаренная личность бывает сильна в сочувствии к чужой боли, но может быть слаба в выполнении долга.