Детектив и политика. Выпуск №2(6) (1990)

В данном случае чувство юмора — это понимание тех бесчисленных препятствий, которые ставит жизнь на пути наших замыслов, это журчание мысли на ее порогах и перекатах.

Отсутствие чувства юмора у людей, обладающих властью, освобождает в их душах громадную энергию, при помощи которой они совершают великие сдвиги, впоследствии именуемые безумием.

Для политического деятеля юмор играет роль хорошо срабатывающего тормозного устройства.

И заметим такую вещь. Есть сумасшедшие, которых можно посадить за банкетный стол, и никто не догадается, что это сидит сумасшедший. Есть сумасшедшие, с которыми можно ходить на рыбалку. Почти с каждым из сумасшедших можно говорить о политике или об искусстве, да они сами с вами заговорят о них, дайте только возможность, но нет и никогда не было сумасшедшего, с которым можно было бы поделиться хорошей шуткой.

Но вернемся к странному предмету нашего разговора. Совесть — таинственное свойство человеческой души, мешающее ему оскотиниться. Мешающее, но не запрещающее. В этом тонкость. Совесть предлагает нам поступить в согласии с ней, но оставляет за нами право выбора, то есть возможность и не принять ее совет. Зато если мы принимаем ее совет, достоинство выбора и удовлетворение от него целиком принадлежат нам.

Есть люди, которые всю жизнь ходят на цыпочках, чтобы не разбудить свою совесть. Но, как легко заметить, особенность человеческой природы состоит в том, что голос совести слышен каждому нормальному человеку, но люди не в одинаковой степени ему подчиняются.

Здесь шкала, определяющая ценность человеческой личности. Здесь и только здесь. Ценность человеческой личности, ее красота и величие прямо пропорциональны степени подчинения голосу совести.

По-моему, мы не можем с научной достоверностью утверждать, что совесть, как свойство человеческой души, развивается вместе с историей и цивилизацией. Это может показаться странным, но это так. История безразлична к делам человеческим.

Реке все равно, что на ней ставят. — бойню или мельницу.

Между прочим, Толстой, упорно отрицавший историю, не отразил ли это отрицание в самом стиле своих произведений? Могучий, неторопливый стиль, как бы уподобляющийся ритмам и картинам природы: истории нет, спешить некуда.

Мы можем сказать, что с развитием цивилизации само понятие совести утончалось и уточнялось. Но это ни о чем не говорит. Более того, педагогический талант, проявленный Толстым и Достоевским в разъяснении этого понятия, может быть следствием повышенной тупости учеников.

Блага цивилизации очевидны. В том числе материальные и духовные. Но вредные последствия ее не так очевидны, вернее, материальные, то есть заражение рек, воздуха и так далее, сейчас заметны всем, но признаки духовного вреда нам еще не так заметны.

Например, невероятное обилие информации, которая сыплется на современного человека, безусловно ослабляет у него аппетит к знаниям.

Транзисторы, эти музыкальные орешки, которые щелкают на всех путях, безусловно ослабляют у наших современников желание принимать участие в тяжелых консерваторских пирах, где долгая старинная музыка подается на стол, как целиком зажаренные быки.

А путешествия? После телевизора и кино мы путешествуем как бы по следам своих снов. И даже не своих, а чужих. Повышенные удобства передвижений таят в себе еще более разрушительный грабеж, ибо преодоление препятствий можно считать одним из основных условий всякого наслаждения — физического и духовного.

Никогда уже больше никто не напишет "Путешествие в Арзрум", даже если появится человек, столь же одаренный, как Пушкин.

Чрезмерное обилие препятствий убивает удовольствие от достигнутой цели. Но и чрезмерно комфортабельный путь в достижении цели обесценивает самую цель.

Пейзаж, открывшийся с вершины горы, на которую мы взобрались пешком, совсем не тот, который мы увидим, высадившись на ту же вершину с вертолета.

Энергия, которую мы истратили, поднимаясь на вершину, вернулась преобразованной и как бы воодушевляющей зрение. Более того, отношение к человеку, который вместе с нами поднимался на вершину, совсем иное, чем к человеку, который вместе с нами прилетел на вертолете. Отношения к человеку, который вместе с нами поднимался на гору, при всех обстоятельствах богаче, в своей человеческой сущности он нам раскрылся неизмеримо глубже.

Цивилизация, приучая нас осуществлять свою волю через вещи незримо и незаметно, загромождает нам душу властью этих вещей. Обычно мы эту власть не замечаем, но в какой-то поворотный момент нашей жизни мы вдруг чувствуем, что вещи хватают нас бульдожьей хваткой, и хозяин вещей оказывается не таким уж хозяином.

— Плюнь на мою машину, если я вру, — без тени шутки сказал мне как-то один наш ответственный работник. Я ему поверил, тем более что мы стояли рядом с его персональной машиной.

Телефон, безусловно, стимулирует аморальность. Совершенно очевидно, что по телефону легче соврать, чем глядя в глаза. Кстати, отсюда и польза личных контактов, о которых так часто пишут в газетах. Впрочем, в глаза тоже врут достаточно.