Детектив и политика. Выпуск №2(6) (1990)

Сколько бы ни утверждали философы, гуманисты и художники всех стран высочайшую ценность человеческой жизни и свободы, государство всегда будет исходить в оценке человеческой жизни и свободы, более или менее сообразуясь с историческим состоянием данного общества.

Люди, которые осуществляют власть, и есть наиболее наглядное воплощение исторического состояния данного общества. Они есть то, что они есть, и другими быть не могут.

Разумеется, внутри данного исторического состояния может зреть иное историческое состояние, но и претворять его в жизнь будут иные люди.

Но люди, жаждущие нового исторического состояния, всей душой понимающие его необходимость, часто никак не могут понять, что оно не может прийти через людей, воплощающих старое историческое состояние.

В общественной системе, основанной на силе, а не на праве, то и дело появляются наивные идеалисты, которые полагают, что все дело в том, чтобы объяснить государству, что оно в тех или иных случаях делает глупости. Но эти глупости не так глупы, как кажутся на первый взгляд. Общественная система, основанная на силе, как бы нарочно из чувства самосохранения вынуждена время от времени проводить абсурдные кампании, хотя сама она, вернее, люди, ее проводящие, могут и не воспринимать ее как абсурд.

Для чего это она делает? Для того, чтобы через наше подчинение абсурду почувствовать степень реальности авторитета силы. Иного способа определить прочность этой системы нет, а проверка прочности необходима ей, как и всякой системе.

Поэтому ей, этой системе, некоторое количество наивных идеалистов, которые время от времени берутся ее поправлять, даже полезно, для того чтобы почувствовать количество и качество неподчинения. Полное молчание было бы подозрительно.

Возможность проявления самых абсурдных утверждений и действий в системе, основанной на силе, есть высшее доказательство реальности этой силы.

Сталин, уничтожив миллионы людей, в том числе и товарищей по партии, объявил на весь мир, что создал общество, в котором человек — это высшая ценность.

Но даже и он страшился полного молчания. Система требовала проверки. И так как некоторое количество идеалистов, которые все еще оставались в России, были уничтожены, ему пришлось инсценировать сопротивление абсурду, чем и были многочисленные процессы.

Среди огромного количества осужденных было немало людей, которых обвиняли в покушении на Сталина. Я не верю, что кто-то предписывал следователям, во всяком случае многочисленным провинциальным следователям, создавать такие абсурдные дела. Я, например, знаю крестьянина, у которого на чердаке нашли старый, непригодный к употреблению пистолет и которого обвинили в подготовке покушения на жизнь товарища Сталина. Казалось бы, опасно следователю играть с таким огнем. Но нет, следователь, инстинктивно угадывая желание системы проверить свою силу через сопротивление абсурду, не боялся создавать схемы идеального противника абсурда, то есть тираноборца.

Мера наказания в каждой общественной системе определяется степенью разницы между жизнью на воле и в неволе. В странах, где разница небольшая, естественно, провинившемуся дают почувствовать наказание за счет более длительного срока заключения или дополнительного угнетения в самой тюрьме.

Теоретически можно представить себе страну с таким низким материальным и духовным уровнем жизни на свободе, что она почти равняется жизни в неволе. В такой стране человека, укравшего банан, пришлось бы лишить свободы на бесконечный срок, чтобы получить математически точное выражение наказания.

Значит ли из сказанного, что художники, философы, гуманисты должны определять ценность человеческой личности и свободы, сообразуясь с реальным историческим состоянием общества, в котором они живут?

В том-то и дело, что нет. Как только они захотят предъявлять обществу духовный счет, сообразуясь с реальными возможностями общества, они перестанут быть собой, то есть выразителями духовных стремлений человека.

Против такого нормирования свободы духа каждый раз восстает художник. В своих требованиях обществу он исходит из необходимости полного счастья каждому человеку, то есть из требований духовно необходимых, материально никогда не выполнимых полностью.

Во имя чего он восстает? Прежде всего из интуитивного стремления быть правдивым. Чувство справедливости ему подсказывает, что нет справедливости в том, что человека, укравшего банан в этой банановой республике, загнали в тюрьму, хотя это и рационально, с государственной точки зрения, в государстве, где все бананы наперечет.

Нет, не воровать бананы и сидеть за это в тюрьме, не для этого родился человек, а для чего-то более прекрасного. И потому нет и не может быть справедливости в том, что вы его посадили в тюрьму.

Представим себе, что тюремщик банановой республики, услышав такие речи, неожиданно заплакал и, протягивая художнику ключи, сказал:

— На, открывай дверь тюрьмы. Я выхожу из игры…

— Нет, — отвечает ему художник, — держи ключи при себе и выполняй свой долг.