Детектив и политика. Выпуск 3, 1989

Мы поначалу не хотели национализировать фабрики и мастерские, где работало не более двадцати человек, мы не хотели закрывать оппозиционные газеты, мы не собирались национализировать все банки скопом… Но ведь генерал Каледин провозгласил поход на Питер, чтобы вздернуть большевистских жидомасонов на фонарных столбах, Пуришкевич с юнкерами готовил заговор! Банки не давали денег, чтобы платить оклады содержания рабочим и чиновникам! Керенский поднимал войска! Англичане и французы готовили интервенцию! Что нам было делать?! Назовите революцию, более бескровную, чем Октябрьская? Ну? Кто?! Если вы вообще против Октября — поднимитесь и скажите открыто, без ужимок! Не надо пудриться фальсифицированной исторической памятью! Мужчинам это не к лицу! Плеханов не боялся выступить против Октября! А мы, несмотря на это, поставили ему памятник! При жизни, кстати! Горький не боялся обвинять нас в узурпаторстве! Что ж вы молчите? Есть мыши и есть люди! Кто вы, собравшиеся в этом зале?! Кто?!

Батнер. Следствие считает установленным, что по заданию враждебных разведок была составлена заговорщическая группа под названием "правотроцкистский центр", поставившая своей целью шпионаж, диверсии, террор, расчленение СССР, свержение социализма. Все обвиняемые уличаются как свидетелями, так и вещественными доказательствами и полностью признали себя виновными в предъявленных им обвинениях… Настоящее обвинительное заключение составлено в Москве двадцать третьего февраля тридцать восьмого года… Подписано: прокурор Союза ССР Вышинский…

Батнер поднимается, медленно выходит на просцениум.

Батнер. Среди обвиняемых находится Вениамин Максимов-Диковский… Это родственник моей матери… Я не знаю, когда всю мою семью арестуют, но то, что арестуют, — несомненно… До таких уз ежовские янычары докопаются… Они обвинят меня в том, что я подмигивал Максимову или давал ему какие-то условные знаки… Это неважно, что Максимов — полубезумен, расплющен, живой мертвец, его уже заранее приговорили к расстрелу… По ночам я успокаиваю себя: "Но ведь племянницу товари… тьфу… врага народа Троцкого, известную поэтессу Веру Инбер, не тронули? Она по-прежнему печатает свои стихи в газетах, журналах и издательствах… Почему меня — из-за факта дальнего родства с Максимовым — должны расстрелять?" Я успокаиваю себя, хотя знаю, что дни мои сочтены… Я сладок для нового процесса… После такого люди вообще перестанут говорить друг с другом, только дома — шепотом о самом необходимом, предварительно включив тарелку репродуктора… Останутся лишь слова вроде "чай, хлеб, есть, молчи, гад, тшшш!" Больше и не надо! Готовьтесь к камерной жизни, дамы и господа! Как только меня возьмут, я вас всех заложу, всех до одного! Впрочем, нет, шестьдесят процентов из тех, кто здесь, в этом зале, будут расстреляны до конца марта сего года! Сначала они расскажут коллективам про скорпиона Бухарина и гиену Рыкова, а потом — в подвал! Под пулю, пулечку, пуленочку… Да здравствует опережающее разрастание раковых клеток тотального неверия! Вал и качество подозрительности! Премии и доски почета для доносчиков! Стукни! Вовремя стукни, товарищ! Дай показания! Если ты не один, а тащишь за собою на дно связку множеств, эдакую гирляндочку из пары сотен тысяч троцкистов, зиновьевцев, бухаринцев, отзовистов, марксистов, — не страшно, поверьте! Кстати, читали у графа Алексея Константиновича Толстого поэму "Сон советника Попова"? Настоятельно рекомендую! Наш аристократ как дважды два доказывает, что добровольное доносительство — наша традиция! Дай бог памяти, сейчас, погодите, прочитаю отрывочек (читает)… Кстати, а ведь меня от смерти спас профессор Плетнев Дмитрий Дмитриевич, что называется, вернул с того света! У-у, вражина поганая! Дал бы умереть спокойно, детям бы кремлевку оставили и путевку в санаторий! У нас покойников не судят! Вовремя умирайте, дурни!

Ульрих. Бухарин, признаете себя виновным?

Бухарин. Да.

Ульрих. Рыков, признаете себя виновным?

Рыков. Признаю.

Ульрих. Раковский, признаете себя виновным?

Раковский. Да.

Ульрих. Плетнев, признаете себя виновным?

Плетнев. Да.

Ульрих. Ходжаев Файзула, признаете себя виновным?

Ходжаев. Признаю.

Ульрих. Ягода…

Ягода. Виновен.

Ульрих. Буланов, признаете себя виновным?

Буланов. Да.

Ульрих. Бессонов…

Бессонов. Виноват.

Ульрих. Крестинский, признаете себя виновным?

Крестинский. Был, есть и буду большевиком-ленинцем.

Виновным себя не признаю.

Ульрих, враз постарев, ссутулившись, выходит на просцениум.

Ульрих. Все! Это конец… Такого прокола Сталин нам не простит. Значит, сегодня же процесс прекратят, а когда он возобновится, я буду сидеть рядом с Крестинским.

На просцениум выходит Вышинский.