Детектив и политика. Выпуск №4 (1989)

— Мы не подачек ждем от правительства, а уважения к нашим требованиям! Контролеры из ревизионных комиссий не скрывают, что премии нам урежут в три раза, запретят платить сверхурочные, обрекут на форменный голод! И не надо нас уговаривать, господин Гучков! Хватит одного Милюкова! Товарищи рабочие, у нас теперь один путь — на баррикады!

— Ну и что это даст? — Гучков сдерживал себя, старался не сорваться на отчаянный, полный трагического бессилия окрик. Кровь? Немецкую оккупацию? Обещаю, что завтра все ведущие газеты выйдут со статьями против душителей-контролеров. Да, вы правы, нынешнее правительство изжило себя, мы имеем дело с растерявшимися истуканами, которые не имеют ничего реального, что можно было бы предложить не только рабочему люду, но и крестьянству, солдатам, путейцам! Вы же знаете, что мы самым активным образом боремся за создание ответственного перед Думою министерства — с ясной программой, которая немедленно поведет к тому, что лавки будут полны товарами!

— Хватит нас завтраками кормить! — Абросимов был неукротим, рвал ворот косоворотки. — Наелись господских завтраков, силы от них нет! Кто за мою резолюцию — "вперед, на баррикады", — прошу голосовать!

— Тогда идите первым, сказал Гучков. — Примите жандармскую пулю на глазах у ваших товарищей! Что-то, как я погляжу, те, которые особенно громко кричат, на поверку прячутся за спины друзей! Призыв идти на баррикады, когда наступает немец, — измена!

— А на голодный паек нас сажать — не измена?! А кто сажает?! Немец?! Нет, свой, русский барин! Он и есть главный изменник!

— Я, по вашему мнению, барин, — ответил Гучков, — но почему же тогда стою на стороне рабочих?

— Товарищи, — яростно выкрикнул Абросимов, — довольно с нас демагогии! Наслушались! — обернулся к Гучкову. — Вы, небось, в очереди за хлебом не стоите?! А вот постойте-ка на морозе, постойте!

(Абросимов был агентом охранки с трехлетним стажем; привлекли на том, что дали отсрочку от службы в армии. Неделю назад поставили задачу: будоражить рабочих и звать на баррикады. Протопопову нужна легальная возможность арестовать всех активистов, обезглавить движение. Без "зачинщиков", тех, кто возглавляет, народ (полагали в департаменте полиции) сам по себе не выступит: инертен, все снесет.)

…Раздавленный, без сил, чувствуя удушье, Гучков отправился к бывшему министру земледелия Кривошеину — некая пуповина, связывавшая его с незабвенной памяти Петром Аркадьевичем Столыпиным.

Да, откладывать более нельзя, думал Гучков. Если Кривошеин согласится возглавить правительство народного доверия, я отправлюсь к гвардейцам, вызову юзом генерала Крымова и будем убирать царя; отречение; императрица тут же постригается в монахини, убираем в монастырь, объявляем регентство великого князя Николая Николаевича, провозглашаем автономию Польши, уравниваем в правах евреев, получаем под это заем в Америке, немедленно закупаем продукты, обращаемся к крестьянам с декретом о введении золотого рубля за хлеб и мясо, даем субсидии солдаткам, особенно многодетным, и объявляем всеобщую амнистию.

Времени отпущено самая малость. От силы неделя. Потом случится катастрофа.

…Александр Васильевич Кривошеин являл собою исключение из общего министерского правила последних лет империи: практически единственный, он продержался на своем посту дольше всех, с времен Столыпина еще; миновала его — до последней поры — и "министерская чехарда" (выражение пустил Владимир Митрофанович Пуришкевич, большой острослов; в чехарде, ясное дело, винил жидов, кого ж еще?! Не государя же, право?! Кстати, он был одним из главных ходатаев по делам погромщиков; добился, чтобы на всех прошениях было типографски напечатано: "Погромы вызваны укоренившейся в народе враждой к евреям", коих он считал главными виновниками укоренившейся в России смуты. Поди осуди после такого титула, одобренного министром юстиции Щегловитовым!).

Гучков понимал, что насильственное отречение Николая и пострижение в монахини Аликс окажется событием революционного звучания, поэтому следующий шаг — провозглашение премьером Кривошеина и возвращение в военное министерство генерала Поливанова — олицетворял бы собою угодный народу привычный и неторопливо-бессменный консерватизм.

Кривошеин был воплощением того прогрессивного начала, которое при этом базировалось на древних традициях России.

Дело в том, что кандидат в премьеры был женат на родственнице Саввы Морозова, а фамилия эта поразительна по своей истории.

Глава рода, старик Савва Морозов, родился в расцвет царствования Екатерины, был крепостным, истовым старовером — именно старообрядцы и подмогли ему займами под крошечные проценты. Поставил мануфактуру, сукна свои продавал сам, отмахивая сорок верст на московское торжище с мешком за спиной. Через двадцать лет смог выкупить и себя и четырех сыновей у помещика Рюмина; младшенького супостат не продал, чувствовал, что Морозов берет силу, богатеет, за сына что хошь отдаст, только подождать надо, чтоб время созрело.

Взял со старика чуть не сорок тысяч ассигнациями за сына — целое состояние!