В условиях кризиса я должен быть особенно осторожен с принятием решений. В основном это связано с тем, что, принимая их, я основываюсь исключительно на рассказанном пациентом и на своих расспросах. Позади остались дни (пока, по крайней мере), когда я мог лично осмотреть пациента и измерить его жизненные показатели. Теперь я сижу за кухонным столом с гарнитурой от Apple iPhone в ушах и таращусь в свой рабочий ноутбук (при этом Уильям часто пытается карабкаться по моей ноге). Я стараюсь получить как можно больше информации от пациентов, поскольку, как я уже сказал, у меня теперь нет возможности осмотреть их лично. Я не могу просто направить всех в отделение неотложной помощи или коронавирусные больницы. Мне приходится идти на большой риск (и, соответственно, брать на себя немалую ответственность), чтобы предотвратить чрезмерную нагрузку на эти учреждения. Подозреваю, что для большинства терапевтов такой уровень риска был совсем не привычным до кризиса. Опять же, сейчас особое время, и наша задача отчасти заключается в том, чтобы идти на риск и защищать Национальную службу здравоохранения.
Приведем в качестве примера сегодняшний утренний прием, который я вел по телефону. Многие мои пациенты подозревали у себя коронавирус. Такие консультации делятся на две четкие части. Первая часть — это определение вероятности наличия у пациента коронавируса. Благодаря общепринятым черно-белым критериям это довольно просто: температура выше 37,8 градуса и/или сильный кашель. Больные коронавирусом могут не иметь симптомов или иметь желудочно-кишечные проблемы (диарея, например), миалгию (боль в мышцах) или першение в горле (это не все возможные симптомы). Все может указывать на коронавирус, даже если вы его у себя не подозреваете. Это объясняет, почему мы должны оставаться дома. Это необходимо, чтобы остановить распространение вируса и спасти жизни.
Вторая часть — это оценка того, насколько плохо себя чувствует человек. Тут уже сложнее. Мне нужно задавать правильные вопросы, необходимые, чтобы понять, например, в каком состоянии находится дыхательная система (в первую очередь коронавирус поражает именно ее). Как вы можете описать свое дыхание сегодня? Отличается ли оно от нормального? Вы справляетесь с повседневными делами? При физических нагрузках ваша одышка сильнее, чем обычно? Вы можете говорить полными предложениями? Вы чувствуете, что ваше дыхание изменилось? Стало более поверхностным? Быстрым? Есть ли у вас кашель? Влажный или сухой? Продолжительный? Постоянный? Затем я оцениваю внешний вид пациента по описанию или видеосвязи. Ваши губы стали бледными или синеватыми? Ваша кожа прохладная и влажная? Если положить руку на грудь, появляется ли ощущение, что она двигается сильнее/быстрее/более поверхностно? Эти вопросы бесконечны, но без них не обойтись. По сути, это единственное, чем я располагаю. Я не могу измерить частоту дыхания (нет способа сделать это эффективно и точно на расстоянии), содержание кислорода в крови и ритм сердечных сокращений. Собрав информацию, я принимаю простое решение: можно ли лечить этого пациента на дому? Чем я рискую, если приму неправильное решение?
Все это тяжело и утомительно, однако в моей жизни до сих пор присутствуют моменты легкости, когда я могу улыбнуться над поразительной нелепостью поведения некоторых людей. Все началось сегодня утром во время телефонной консультации с мистером Грином, который, как и многие другие сегодняшние пациенты, заподозрил у себя легкие симптомы коронавируса. Он позвонил мне, чтобы задать важный фармакологический вопрос: повлияет ли связанный с коронавирусом кризис на производство «Виагры»? Он попросил трехмесячный запас этого препарата (есть так много занятий, которым можно посвятить время на изоляции). Я заверил его, что в данный момент поставки «Виагры» не находятся в опасности (хотя с поставками некоторых препаратов действительно возникли временные трудности). В конце разговора я предупредил, чтобы он не занимался сексом, если вдруг у него появится одышка, особенно если это случится еще до начала.
Я могу улыбнуться над поразительной нелепостью поведения некоторых людей.