Дети

– Шпацхен, что случилось? – Карола касается рукой его волос. – У тебя лицо человека, чей корабль с золотом ушел на дно.

– У него всегда такое лицо, – свидетельствует длинный Сигизмунд.

– Он пришел в ночной клуб поговорить о весьма серьезных вещах, – посмеивается Антон, и голос его снова звучит равнодушно и опустошенно.

– Это не для нас, – смеется Карола и тянет Сигизмунда за рукав.

– Пойдем, промочим горло.

И, смеясь, кричат Шпацу:

– Ты приглашен, но без разговоров, слышишь, без серьезных разговоров!

Шпац встает.

– Поехали.

– Куда?

– Поехали к Гильдегард. Мы разве не решили это сделать? Она – женщина мудрая. Она нам поможет.

– Нет! – Антон закрывает глаза, и его лицо расслабляется, – в этот вечер я ничего не могу делать. Как ты вообще обращаешься ко мне с таким предложением? Разве могу я предстать перед ней после стольких лет молчания да еще таким усталым? Я же двух слов связать не смогу.

– А слова тут и не нужны. Если мы просто появимся у нее, тебе не понадобится оправдательная речь, даже из одного слова. Мы сразу заговорим о деле.

– Нет! Отстань! Сказал же тебе – я устал. Ничего не желаю... Только отдохнуть.

– Ты хочешь этим сказать, что не собираешься помочь Аполлону?

– Я не сказал – нет, и не сказал – да. Я устал. У меня болит голова, и нет для меня другого лекарства, кроме темной комнаты, где я смогу сомкнуть глаза.

Антон и вправду закрыл глаза, с явным намерением их не открывать, пока Шпац стоит рядом с ним. Шпац долгим взглядом смотрел на него, затем неожиданно повернулся к нему спиной, и, не попрощавшись, пошел, как слепец, через шумное скопище в зале. Только у выхода остановился и оглянулся. Антон продолжал сидеть за столиком, следя за проходящими мимо женщинами и суетой грешников вокруг огня, в оглушительном громе барабанов. Шпац обшаривал взглядом все углы, ища кого-то, кого ему не хватало в этой «преисподней». Вдруг он понял: кудрявых дочек-близнецов господина Леви здесь не было! В год траура по отцу они не посещают ночные клубы. Странное облегчение ощутил Шпац, словно смерть господина Леви спасла хотя бы его дочерей.

– Слушай, – внезапно подскочил к нему Бено и потянул за рукав в один из темных коридоров, – слушай, – и в голосе не было слышно прежней вежливости, – Шпац, я понимаю, там, в присутствии Антона, ты не хотел говорить со мной откровенно. Но наш договор еще не отменен. Мне необходимы твои иллюстрации. Понимаешь? Они нужны для моей поэмы. Я готов заплатить за них высокую цену. Давай, поговорим, в конце концов, по делу.

– Две вещи я прошу за мои иллюстрации.

– Две? Какие?

– Ты помогаешь мне освободить Аполлона из тюрьмы, ускорить его суд. У него достаточно большие шансы выйти на свободу.

– Я согласен. Что еще?

– Мои рисунки украсят твою поэму без упоминания моего имени. Ты можешь подписать их своим именем или именем любого художника из твоих друзей. Мне все равно. Но мое имя не появится среди твоих стихов. Ты должен понять, я не поставлю свое имя под нацистской поэмой!

– Нет! – отпрянул Бено, и даже в темноте ощущался гнев и обида, выступившие на его лице.

– Я не ряжусь в перья других, и не дам никому рядиться в твой талант. Многие считают тебя известным художником. Я хочу, чтобы твое имя стояло рядом с моим.

– Если так, нам не о чем говорить. Закончили.

– Закончили? Так ты говоришь? Но...не закончили, – процедил сквозь зубы Бено.

Спустя немного времени автомобиль Гильдегард нес Шпаца в потоке машин, карет и саней через море света шумного города, только бы скорее вырваться отсюда назад, на заброшенную ферму.

Глава четырнадцатая

Черный автомобиль Гейнца несется на большой скорости на восток. Леса, села, дремотные городки, парящие птицы, лающие псы, полуразрушенные дома, мосты и рощи, люди и животные проносятся мимо, как будто спасаются бегством. Автомобиль врывается в поселение, мелькает первый дом, и сквозь древесную листву уже виден дом последний. Шоссе пусто, леса заснежены, дорога круто петляет. Словно бес вселился в Гейнца за рулем. Отчаянно гонит машину, несмотря на попытки сидящего рядом Александра сдержать его.

– Что ты гонишь, как сумасшедший?

Лишь слова сидящих сзади доктора Гейзе и священника Фридриха Лихта оказывают влияние на Гейнца:

– На такой скорости никакого пейзажа не увидишь, Гейнц.

– Пожалуйста, Гейнц. От этой бешеной езды у меня кружится голова.

Это неожиданно действует на водителя. Гейнц извиняется и убавляет скорость. Но постепенно снова убыстряет движение. За рулем у него всегда возникает чувство уверенности, смешанное с ощущением опасности, дающее ему странное удовлетворение от скорости и когда при торможении колеса врезаются в асфальт шоссе.

– Гейнц, – просит Александр спокойным взвешенным тоном, столь характерным для него, пытаясь убедить сумасшедшего водителя сбавить скорость, – еще немного и мы приедем в городок, на латунную фабрику, но слишком рано.

Гейнц не реагирует.

– Гейнц, веришь ли, не веришь, городок не изменился с тех пор, как я еще ходил в школу.