Дети

– Мой отец лишился матери в десятилетнем возрасте, он был единственным сыном, а бабка была слаба телом и духом. Отец не был привязан к ней. Он преклонялся лишь перед своим несчастным отцом. Отец, как и дед, учил медицину. Из любви к отцу он стал невропатологом, затем заведующим психиатрической больницей, но стихов не сочинял. В свободное время любил копаться в большом домашнем саду. Выращивал травы и съедобные растения. Он был вегетарианцем и основал союз анархистов. Неожиданно отринул всяческую сдержанность, все привитые ему правила вежливости, культуру поведения, полученную от отца, от его поколения эмансипации, и вернулся к нормам жизни прадеда, привезенным из далекой Моравии. Основанная отцом анархистская организация была весьма странной. Кроме того, что они были вегетарианцами, они еще купались нагишом вместе, мужчины и женщины, и проповедовали свободную любовь, подобно природе, без всяких сдерживающих оков. В молодости отец познакомился в семье одного врача с двумя сестрами, и влюбился в младшую, более красивую. Она же к нему не благоволила. В отчаянии, желая все же быть поблизости от нее, он взял в жены старшую, не столь блиставшую красотой, как ее сестра. Это моя мать. С отцом она была несчастной. После того, как мы родились, я и моя сестра, мать вызывала у отца неприязнь на грани презрения, и он полностью отдался своим принципам свободной любви – открыто, дома, на наших глазах. Мать не могла выдержать ни его отношения к ней, ни анархистских повадок, ни его сборищ и совместных купаний мужчин и женщин. У нее случались тяжелые приступы отчаяния. Тогда она звала меня и сестру в свою комнату, сажала за стол, открывала шкатулку с драгоценностями, и делила их между нами, и торжественно прощалась с нами, сообщая, что собирается наложить на себя руки. Мы заливались слезами, и умоляли не делать этого. Она надевала пальто, и уходила из дому, чтобы совершить задуманное, отец стоял в дверях и смеялся над ней злорадным смехом. Эта игра с драгоценностями и угрозами покончить собой длилась все мое детство и юность. В конце концов, не она, а отец покончил собой через два года после того, как дед умер в психиатрической больнице, достигнув глубокой старости. Отец поклонялся этому человеку, преследуемому странными страстями.

Когда мы хоронили деда, отец сжимал тот самый медальон из слоновой кости с портретом молодой женщины, но не повесил его на шею, как дед и прадед. Когда мы вернулись с похорон, отец запер медальон в ящике своего письменного стола. Что-то в нем сломалось со смертью его отца. Темные силы, наследие семьи, овладели им. Два года он жил, потакая своим страстям, словно хотел в эти два года испробовать все вожделения человека. С нами почти не разговаривал. Лишь иногда зазывал меня в свою комнату – поиграть вдвоем на скрипках. Он прекрасно играл. Я тоже любил эту музыку. Это было чудесно – играть с отцом. Казалось, что во время игры он освобождался от страстей. Он умел извлекать из звуков сильнейшую тягу к свету, ясности, чистоте, отбрасывающую все темное и хмурое, довлеющее над нашей семьей. Именно, скрипкой он завещал мне сильнейшее желание вырваться из тьмы семейного проклятия к свету жизни.