Дети

В один из вечеров он позвал меня в свою комнату поиграть на скрипке. В тот вечер игра его превзошла по красоте все, что было им сыграно до этого. И вдруг, посреди игры, он оставил меня, и, молча, вышел из комнаты, не сказав ни слова на прощание. Утром мы нашли его в постели без признаков жизни. Он проглотил большое количество снотворного. Он завещал мне свою скрипку и медальон из слоновой кости с портретом женщины. После его смерти я много играл на его скрипке, пытаясь слиться с его памятью в чистых звуках, которые нас объединяли. Но мне не удалось восстановить те звуки. Темные силы семьи вцепились в меня. Меня тянуло к письменному столу отца. Я клал скрипку на стол и извлекал из ящика медальон из слоновой кости. У женщины вовсе не было лицо праведницы. На голове ее шляпа с перьями, густые волны темных волос, молодое лицо и сладострастные глаза. Слегка искривленный рот придавал лицу выражение любопытства и хитрости. Это было скорее похотливое лицо, и не было в нем никакой святости. Странная непонятная связь возникла между мной и этой женщиной на медальоне, близость, которая изводила мою душу. Однажды, в каком-то неосознанном порыве, над которым я не был властен, скорее, под влиянием импульса доселе незнакомых подсознательных сил, я положил медальон в карман и поехал в Моравию, в колыбель моей семьи. Это был действительно маленький городок, жалкий, чужой. Я шатался бесцельно по улицам, пытаясь обнаружить тайну несчастного ювелира, который отдал жизнь своей вере. Отец иногда рассказывал мне о ювелире. Но никто в семье не имел понятия, какой вере отдали жизнь он, жена его и дети. Прадед в завещании тоже не объяснил, что это была за вера. В моих бесцельных лихорадочных поисках в этом жалком городке только высшие силы вели меня и подстегивали мои поиски. Я пришел на улицу еврейских торговцев и оказался перед небольшой витриной, которую освещал висящий над ней газовый фонарь. В витрине лежало несколько серебряных предметов культа – кубок для освящения, подсвечники, шкатулка с духами, кисть руки из серебра, которой водят по строкам Торы при чтении. Фонарь освещал буквы вывески. Я вошел внутрь. Ювелир был старым-престарым евреем. В маленьком сумрачном магазине мерцали лишь предметы из серебра и большая белая борода. Старик был одет в черное, и на морщинистом его лице пылали большие черные глаза. Я протянул ему медальон.

– Вы знаете, кто это? – спросил я придушенным, самому мне не знакомым голосом.

И еще сейчас стоит в ушах моих ужасный крик старика:

– Это же Хава Франк... Дочь лжемессии!

– Она была святой?

– Была, – ответил он тяжелым голосом.

Всю ночь сидели мы со стариком, и он рассказывал мне о лжемессии и женщине на медальоне, которая считалась святой матерью нашей семьи. Так раскрылась семейная тайна. Старик рассказывал, как лжемессия повел своих приверженцев креститься, проповедуя новую Тору возрождения Израиля. Он утверждал, что евреи должны превратиться в воинственных бойцов, для которых не важны ни дела веры, ни закон и правосудие, что в сексуальном отношении они должны быть абсолютно раскрепощены. И цель у них одна – прийти к святости Израиля путем самой мерзкой скверны. Он призывал к этому новому вероучению, рассказывал ювелир, наставлял на путь Эсава, на примирение с ним, как это сделал праотец наш Иаков, примирившись со своим братом Эсавом, праотцем Эдома. Это было необходимо, согласно проповедям Франка, чтобы замаскироваться, уйти в подполье, до прихода эры освобождения. До тех пор на всех, верующих ему, накладывается обет абсолютного молчания. Не все его приверженцы приняли обет крещения. Часть из них осталась верной иудаизму, но все приняли в душе веру, что можно путем скверны прийти к святости.