Дети

– Ты что, не знаешь, кто такой дядя Самуил? – выходит из себя Гейнц. – Да ведь только ради него это место вообще вам оставил Габриель Штерн! Вам надо весьма заботиться о нем, стеречь его от всякой беды.

– Как это? – вспыхивает Боби. – Как это возлагают на нас такое дело, и никто нам ничего об это не говорит ни слова о дяде Самуиле и о нашем долге в отношении его!

Фридрих Лихт чувствует приближение серьезного спора, и решает снять возникшее напряжение. На Гейнца сегодня положиться нельзя, нервы у него и так напряжены. Всю дорогу он пытался выйти на войну с нацистами, а теперь собирается защищать права дяди Самуила, о котором впервые услышал всего несколько часов назад. Сегодня Гейнц настроен на скандал, и священник видит свой долг хранить его от ненужных вспышек гнева.

– Быть может, мы пойдем искать Александра? – смущенно говорит священник. – Вероятно, он где-то здесь недалеко, погружен в воспоминания и забыл нас, и то, что уже скоро два часа.

На улице священник старается шагать между Боби и Гейнцем. Улица и дома тихи.

– Вас уже ждут в столовой, – говорит недовольным голосом Боби.

Александра не видно. Дошли до старого сучковатого орехового дерева, посреди улицы. Взгляд секретаря рыщет вокруг. Священнику удается успокоить его нетерпение.

– Моно ли спросить вас, что это такое подготовительный кибуц?

– Это такой же кибуц, как и в Палестине, но все же – подготовительный. Мы живем здесь коммуной – во всем!

– Ага! Если я правильно понял, здесь живут коммуной по образцу коммун, что были основаны в последние годы на святой земле. Точно такая коммуна.

– Точно так.

– Здесь? У нас... как на Святой земле? Среди этих сел? В Пруссии, как на Святой земле?

– Да, да, в Пруссии. А что такого? Только, что... – Боби на минуту колеблется, – эта наша коммуна не совсем похожа на коммуну в Палестине. Там мы строим не просто коммуну, в которой общественным является имущество, и это все. Там у нас еще и общее мировоззрение. Каждая коммуна это также и коллектив в Движении, и боевое содружество во имя этого нашего мировоззрения. Здесь, в подготовительном кибуце такого нет. Место передано для подготовки пионеров-халуцев всех Движений от всех партий. Мы здесь живем все вместе, хотя мировоззрения у нас разные.

– И здесь вы не боретесь за ваши мировоззрения? У вас нет столкновений?

За домами и стеной, которой обнесена старая латунная фабрика, расстилается равнина, покрытая снегом. Кибуц окружен с четырех сторон равниной, водным каналом, селами, темным лесом и огромными зданиями новой латунной фабрики. Все это как бы составляет границы территории кибуца, и все эти границы дышат враждебностью. Взгляды всех прикованы к стальным гигантам новой латунной фабрики. Все эти громадины замерли в субботнем безмолвии. Только из высоченных доменных печей струится желтый дым в небо. Ветер несет этот дым тяжелым темным облаком в их сторону, вместе со звуками и стонами гигантского предприятия.

– Нет. Здесь между нами нет никаких войн, дискуссий и столкновений.

– Александр идет.

Гейнц отводит взгляд от грохочущего на горизонте латунного предприятия с выражением неприятия на лице. Поворачивается к нему спиной. Взгляд его натыкается на Александра, который вместе с Нахманом в этот момент вошел в ворота, толкая точку, нагруженную хворостом.

– Алло! Алло! – кричат все разом.

Александр и Нахман останавливают тачку и с облегчением вздыхают. Руки их побаливают, Александр извлекает из кармана пальто платок, вытирая лицо, покрытое потом, несмотря на мороз. Нахман отирает лицо рукавом своей шершавой куртки.

– Спасибо, – говорят они одновременно – один другому.

– Почему вы меня благодарите? – Нахман смущен.

– Вдвоем говорили, вдвоем тачку толкали.

Боби собирается прочесть им нотацию, но замирает, увидев выражения их лиц. Столь дружески глядят они друг на друга, что невозможно на них повысить голос.

– Оставьте тачку. Пойдемте, – снижает тон энергичный секретарь. – Все уже собрались и ждут вас в столовой.

Столовая расположена в помещении бывшего казино Клонингера. Здесь всегда пиво лилось рекой, и рабочие старой фабрики наслаждались свиными отбивными с квашеной капустой. Канал проходит рядом с домом. На площади перед старым зданием на высоком флагштоке развевается ветром бело-голубой флаг.

В столовой длинные столы, деревянные неотесанные скамьи. На столах – жестяные тарелки и кружки. За столами длинными рядами сидят слушатели.

– Шалом! – негромко говорит Александр.

– Шалом! – сотрясается бывший трактир Клонингера от молодых голосов.

На стене бывшего трактира, где с большим шумом и криками, а иногда и фейерверком, праздновали день рождения кайзера, большие черные буквы на иврите, на белой бумаге плаката, провозглашают:

«Народ Израиля жив!»

Глава шестнадцатая