Дети

Снова сильный страх одолел больную женщину. После этого случая она больше не участвовала в уборке книжных полок. Это было начало бунта, начало неподчинения ему. В ней пробудились желания, о существовании которых в себе она раньше и не подозревала. Чем больше таяли в ней силы жизни, тем больше она стала следить за нарядами. Тайком начала покупать цветные журналы мод, рассматривать принцесс, манекенщиц, модные одежды. В один из дней Курт застал ее врасплох сидящей в кресле с журналом мод на коленях. Он смолчал, только посмотрел на нее сузившимся взглядом. Ирма с трудом поднялась и бросила журнал в огонь печи. В этот момент он понял, что подчинявшаяся ему во всем женщина ушла из-под его власти в иную жизнь, и не мог с этим смириться. Время от времени он поглядывал на нее сузившимся взглядом. Прошло два года. Ирма умерла. В тот 1930 год в стране разразился кризис. Курт был погружен в борьбу против канцлера и его чрезвычайных законов, Ирма умерла в абсолютном одиночестве. Похороны ее походили на еще одну демонстрацию против чрезвычайных законов. Множество товарищей шли сплоченными рядами, держа в руках красные флажки. Курт – в первом ряду, глаза его были сухи, губы сжаты. У могилы жены не произнес ни слова, не издал ни единого вздоха.

«Я знаю великое мужество молчания, ты, что ли, этого не знаешь?» – словно бы говорили сейчас его глаза, упершиеся сузившимся взглядом в лицо Эрвина.

– Не было у меня больше сил молчать, – сказал Эрвин.

– Сядем и разберемся в деле, – сказал Курт, и указал на стул рядом с собой.

Но Эрвин сел напротив, чтобы глядеть прямо в лицо Курта. Говорить он будет только напрямую с ним. Только Курт может развязать ему язык. Но говорить начал все же рыжий приятель Герды прокурорским голосом, ставящим Эрвина перед судом. Голоса остальных присоединились к нему. Обвинитель за обвинителем. Отчеканивают фразы, как из протокола.

– Ты оставил партию весной этого года, когда состоялись выборы в президиум.

– Здесь, в этой комнате, ты назвал нас агентами Москвы, занимающимися здесь, в Германии, идолопоклонством.

– Предложил общий фронт с социал-демократической партией.

– Предложил выставить общего кандидата двух рабочих партий в президенты государства.

– Вступил с нами в острый конфликт из-за распространяемой нами листовки, в которой мы назвали социал-демократов – социал-фашистами.

– Провозгласил здесь, в этой комнате, за этим столом, что социал-демократы являются нашими единственными союзниками.

– Ты собираешься присоединиться к социал-демократической партии, Эрвин? – спрашивает его Курт спокойным тоном, лишенным всякой агрессивности.

– Нет, – отвечает Эрвин, встретившись с ним взглядом, – я не собираюсь присоединиться к социал-демократической партии, я – не социал-демократ. Если вы хотите выяснить путь этой партии от меня, то у вас ничего не выйдет. Все, сказанное вами сейчас, за этим столом, не отличается ни точностью, ни правдой. Разрешите мне их уточнить. Мне это важнее, чем вам. Несмотря на то, что я оставил партию, только в вас я вижу товарищей, и только с вами я готов разобраться в конфликте. Я не оставил партию из-за политических разногласий. Даже если я не согласен с лозунгами и политическими уловками, я бы не оставил путь моей жизни из-за них. Товарищи, в эти дни политика больше ничего мне не говорит. В эти дни реальность определяют совсем другие вещи. Замолкли в нашей стране голоса разума и совести. Духовные и моральные основы человеческого сознания нарушились. В эти часы поднимаются из глубин истории нашей чудовищные привидения и впиваются когтями в нашу плоть...

«Чудовищные привидения... Когда мы были юношами, я привел однажды Эрвина к себе домой. Он испуганно крутился среди чучел и недоразвитых, уродливых зародышей в банках. У банки с двухголовым зародышем теленка он сказал: «Как ты можешь каждый день смотреть на это страшное чудище?» Что делать, ответил я, отец их любит, и вся его гордость связана именно этим двухголовым существом. Давай, сказал он, разобьем эту банку и вышвырнем это чудище в Шпрее. Я испугался и сказал ему: ты сошел с ума? Отец выйдет из себя, и я даже не могу себе представить, что он со мной сделает. Если я сделаю это для тебя, сказал он, скажешь, что я силой заставил тебя сдаться мне. Меня охватил страх, я схватил его за руку и стал умолять: не делай этого! Если ты выбросишь отсюда этого страшного теленка, отец запретит мне с тобой видеться, и не будет у меня больше друга. Оставили мы чудовище плавать в формалине и вдвоем убежали из дома...»

Курт отводит взгляд от Эрвина в сторону рыжего партийца, хитрые глаза которого уже приготовили Эрвину засаду. Этот умеет планировать уловки. «Положись на меня», словно говорят его глаза Курту. И Курт опускает голову. «Сейчас запрещено мне колебаться вместе с Эрвином». Но тут же глаза возвращаются к рыжему ловкачу, и без всяких колебаний в душе возникает мысль: «Кто, по сути, представляет здесь партию, он или я?» Он поворачивается к Эрвину, покачивая под столом ногу.