Дети

– Ты можешь выехать достаточно быстро. Всю подготовку к поездке мы возьмем на себя.

Эрвин вообще его не слушает, и обращается к Курту:

– Курт, а Герда? И что будет с моим маленьким сыном?

– Все заботы о семье мы также берем на себя.

Суженные зрачки Курта расширяются. В его глазах – беспокойство, узкий рот кривится. Голос не спокоен, все еще холоден.

– Конечно же, забота о семье на нас. Ты можешь в этом положиться на меня. Но, полагаю, ты еще не сказал своего последнего слова. Не торопись ехать в Москву. Может, мы все же придем к общим выводам, если ты примешь на себя ответственность, согласно совместному решению. Выяснение – выяснением, но решение есть решение.

– Нет, Курт, нет у меня сил – принять твое предложение, несмотря на то, что я понимаю – это предложение друга. Я и так согласился на многое. Я не могу принять решение, которое противоречит моим убеждениям.

– Когда ты бы хотел выехать?

– После рождества. В январе 1933.

– В январе 1933. В начале месяца, естественно, – подчеркивает рыжий активист.

Только отдалившись от здания партии, Эрвин остановился и взглянул на свои карманные часы. Три после полудня.

«Следует хорошо запомнить этот час. Он отделяет всю мою прошедшую жизнь от всего, что ожидает меня в будущем. Остался месяц – жить по собственному желанию. Это много. Целый период жизни. Что я буду делать в этот последний месяц? Герда? Эдит? Целый месяц под кровом Герды. Она будет спокойна, узнав результаты сегодняшнего выяснения. Она не уяснит по своей наивности значение моей поездки в Москву. Она посчитает, что это просто я должен предстать перед высшим руководством, которое, в конце концов, вернет меня в лоно партии. Нет. Герда остается за пределами этого часа. Мне необходима лишь она. Только она. Она будет моей подругой в этот последний месяц».

В дом Леви он приехал на час позже возвращения Эдит. Впопыхах открыл дверь и нашел дом пустым и безмолвным. Его охватило разочарование на грани отчаяния. Но вдруг он увидел пальто и шляпу Эдит на стуле в передней. У дверей кабинета покойного хозяина дома лежит пес Эсперанто, намекая ему о чем-то глазами. Эрвин распахивает дверь без стука. Эдит – в кресле отца. Она гасит сигарету, и темнота захватывает всю комнату.

Перед закрытой дверью в комнату Эрвина лежит Эсперанто, положив морду между лап.

Глава двадцатая

Первыми вернулись в дом Леви сестры Румпель. Их встретил старый садовник. Ночь. Тишина в доме, ни звука, ни голоса. На вопрос сестер, кто уже вернулся, садовник не ответил. Тайком взглянул на стул в гостиной и вздохнул с облегчением. Пальто и шапка Эдит уже не лежали на стуле. Посмотрел садовник на сестер и еще несколько раз глубоко вздохнул. В последние часы он был охвачен беспокойством. С наступлением вечера ему предписано опустить жалюзи во всех комнатах. Войдя в кабинет покойного хозяина, он нашел там большой и явно необычный беспорядок. На книге «Страдания молодого Вертера» лежала газета «Красное знамя». Серая кепка брошена на ковер рядом с креслом покойного хозяина. Тигриную шкуру, свернув втрое, швырнули на пол. На письменном столе пепельница была полна окурков. Запах табачного дыма, смешанный с духами Эдит, заполнял кабинет. Садовник открыл окно, чтобы проветрить комнату, сильный ветер ворвался внутрь, взметая и вороша бумаги и вещи. Он тут же закрыл окно. Увидев, что газета устаревшая, свернул ее, всыпав туда содержимое пепельницы, и отнес все это в мусорный бак на кухне. Кепку повесил в шкаф, рядом с пальто и шапкой Эдит. Вернулся в кабинет, вернул шкуру тигра на ее обычное место в кресле, опустил жалюзи, и затянул окно тяжелой бархатной портьерой. В кабинете воцарились порядок и покой. Затем садовник обошел все комнаты, опустил в них жалюзи. Теперь дом походил на закрытый ковчег, плывущий в море мглы и снега.

Но вот явились сестры Румпель, за ними впорхнула Кетхен, и дом наполнился шумом и суетой перед ужином. У садовника возникли новые заботы. Кетхен, как обычно, напевает высоким голосом, чаще всего модную в этом сезоне песенку. Дойдет до конца коридора и возвращается. Сестры помогают ей тоже тонкими голосами.

– Тише! Тише! – идет за ними по пятам старик на своих ревматических ногах.

– Почему тише? – удивляются женщины, вперив взгляды в старика. – Дом же пуст.