Дети

Гнев охватывает его из-за ее такого решительного вмешательства в его дела, он вскакивает и начинает носиться по комнате. Собака спрыгивает с кровати и начинает носиться вслед за ним.

– И ты предлагаешь мне все это, несмотря на то, что отлично знаешь, если я поставлю свое имя под нацистской поэмой Бено, я на всю жизнь останусь в глазах у всех нацистом?

Она пожимает плечами и не дает вразумительного ответа.

– Мой друг Александр запретил мне это сделать!

– Он не немец.

– Но он понимает меня. Он истинный мой друг.

Она молчит и смотрит на перечеркнутую физиономию Антона, а от нее переводит взгляд на Шпаца.

– Ты хочешь, чтобы я заплатил за их предательство?

– Я хочу, чтобы ты освободил друга из тюрьмы.

– Чего ты так заботишься о моем арестованном друге? Ты не знакома с ним и не знаешь, стоит ли он, чтобы я оплатил его освобождение.

– Я знаю лишь, что он твой друг. Верность другу стоит любой цены.

Тишина в комнате. «Злодейка! Жестокая!» – думает он и хочет повернуться к ней спиной, спрятаться в себе, но она решительным жестом заставляет его сесть рядом с ней. За столом, напротив ее большого лица, в безмолвии комнаты, гнев его проходит. Глаза ее добры, милосердны, напоминающие огромную мать-Беролину, статуя которой стояла на Александрплац, и была убрана оттуда, ибо мешала движению. Эта колоссальная по размерам каменная Беролина был символом Берлина, как мать Германии. Она – мать Германии – она!

Шпац опускает голову перед Гильдегард: она будет судьей всех его сомнений.

– Я боюсь стать для них притчей во языцех, – шепчут его сухие губы.

– Твой страх, – смеется она коротко и остро, затем тоже понижает голос. – Страх этот – настоящий, мой молодой и несчастный друг. Сердце мне подсказывает, что они возьмут власть, и весьма скоро. Они – злодеи. Они превратят зло в закон. В мире, каков он есть, побеждают злодеи, а праведники терпят поражение. Боги устали, мой молодой и несчастный друг, и дьявол – побеждает. Когда они победят, мой молодой и несчастный друг, они не будут различать между хорошими и плохими немцами. Все мы – в аду. И все мы будем бесами, позорными и отвергнутыми всем миром. Так спаси хоть чистоту собственной души, жертвуя ею. Спаси своего друга, чтобы остаться человеком в бесовском аду.

– Да, – складывает он руки на столе и смотрит ей в лицо, – я принимаю на себя этот вызов и заплачу цену.

Старый больной пес подает хриплый голос в холодную рождественскую ночь.

Ночь безмолвна. Дремлет скит.
Сладок сон. Лишь он не спит.
Спят святые, день поправ.
Парень молод и кудряв,
Прямо с неба, среди рос,
К нам идет Иисус Христос.
К нам идет Иисус Христос.

Громкие голоса доносятся из трактира Флоры. Огромная елка сверкает множеством свечей, поблескивают разноцветные шары, стеклянные ангелы улыбаются. Симпатичная Тильда, вдова убитого Хейни сына Огня, и Кнорке с бородавкой празднуют в переулке свое венчание. Около Тильды сидит ее первенец, «кукушкино яйцо», как его называют жилтели переулка, и улыбается матери. Тильда добилась своего. Она будет женой чиновника, и сын ее будет первенцем чиновника. Тильда одета в голубое платье с глубоким вырезом, обнажающим ее большие груди. Полные ее руки покрыты белой накидкой из тонкой шерсти. Будущий ее муж Кнорке щиплет ее за руку от распирающей его сердце гордости. От неожиданности накидка падает с ее рук, она нагибается за ней, глаза его заглядывают внутрь выреза, и он облизывает губы.

– Прозит! Прозит! С праздником!

Ганс Папир возвышает голос и рюмку, сверкая мундиром. Не только он один пришел на венчание Тильды в форме. Также блистают в мундирах долговязый Эгон, Пауле и сапожник Шенке. В последние дни усилились слухи, что Гитлер должен изо дня в день взять власть в свои руки. Со всех краев страны пришли сюда маршем батальоны штурмовиков, Пауле и Шенке вернулись домой! Нельзя сказать, что госпожа Шенке с большой любовью, как полагается верной супруге, встретила мужа, вернувшегося в лоно семьи. Даже не дала ему войти в подвал. Ганса Папира она тоже изгнала оттуда без всякого милосердия. И Пауле тоже не вернулся к своей бледной больной жене и ватаге детей. Нет у него времени – быть мужем и отцом, он командир высокого чина! Ганс, Эгон, Пауле и Шенке поселились в огромном общежитии штурмовиков, занимающем целый дом, господствующий над переулками.

– С праздником! – говорит, поднимая перед елкой рюмку, горбун Куно, в сторону Тильды и Кнорке. – С радостным праздником Рождества! Да будут Тильда и Кнорке новой парой в новой Германии!

Ганс Папир и его товарищи встают по стойке смирно, взметают руки в нацистском приветствии одновременным восклицанием:

– Хайль Гитлер!

Тильда и Кнорке окружены мужчинами в коричневом. Жених Кнорке подмигивает Гансу Папиру, и тот хлопает его по плечу. Тильда сияет, как елка.

– С радостным праздником Рождества!