Дети

– Иисус Христос приходит! Иисус Христос приходит!

Гармоника падает ему на колени. Он кладет ее в карман, встает со стула и говорит:

– Больше не буду вам мешать. Доброй ночи. С праздником! Внезапно взгляд его натыкается на портрет Иоанны, и он вскрикивает:

– Иисусе, граф, что вы сделали с маленькой чернявой девочкой? Сделали из нее настоящую женщину!.. Из маленькой, черной, худой... Ах, граф! – и выходит из комнаты.

– Что он сказал? – спрашивает Клотильда, подняв глаза на портрет. – Это лицо на моем теле – лицо существующей девочки?

– Да.

– Значит, ты приводил ее сюда позировать, чтобы соединить ее голову с моим телом – присоединить мое тело к ее голове?

– Я не рисую ни тебя, ни ее. Я рисую воображаемый образ, мечту.

– Воображаемый образ? Мечту? – она спускается с кровати, теребя косу, приближается к нему босиком. – Глупости, Оттокар! Не возникает человек из воображаемой мечты, а только из живого начала, из чего-то, что является настоящей плотью и кровью.

И она указывает на еще не созревшее лицо девочки и на свое – женское – тело.

– Она девочка, подросток. И ты дал ей мое тело, чтобы у тебя была женщина?

– Что ты во всем этом понимаешь?

– Все! В мужчинах я понимаю все.

Невидимая Иоанна стоит между ним и Клотильдой. На коленях прокралась между ними, и черные ее глаза смотрят на него с беспокойством. Смятение и беспокойство. Душа его неспокойна! Душа извиняется перед ней. Никогда он даже не думал осквернять ее молодую наивную душу страстями. Никогда в его воображении не возникало ничего, кроме прикосновения к юной коже. Кроме ощущения ее маленького лица в его ладонях. Он любит эту девочку любовью, лишенной вожделения и греховности. Он видит ее сидящей здесь, на скамеечке, напротив тела Клотильды, и молодость ее и еще детское лицо овевают ее худое тело одиночеством, границы которого невозможно уловить. Клотильда рядом с ним, почти лицом к лицу, он обоняет запах ее тела, аромат сильного зверя, здорового и красивого.

– Я люблю таинственность роста, – говорит он, поворачиваясь к портрету Иоанны.

Клотильда смеется и еще ближе придвигается к нему. Тело ее уже начинает морщиниться, особенно на шее видны знаки возраста.

Она проводит рукой по морщинам шеи:

– Таинственность роста в глубине тела, обреченного увяданию. Это и есть тайна того, что мужчины любят многих и разных.

– Любят многих, чтобы любить одну, – шутит Оттокар, пытаясь переменить тему.

– Что это за любовь? Многие в образе одной?

– Небо и земля. Земля благословенна плотью и кровью, а сердце тянется к небу. Человек ступает по земле и любит поднимать взор к сиянию звезд.

– Я голодна, – неожиданно поворачивается Клотильда к нему спиной.

Сели к столу трапезничать, разрезали на солидные куски индюка Нанте. Клотильда держит в руках бок индюка, вгрызаясь в него белыми крепкими зубами. Капли жира – на ее подбородке. Оттокар охватывает ее руку с куском мяса, она смеется. Вырывает из ее рук индюшачий бок и швыряет его на тарелку. Вскакивает рывком со стула так, что стул опрокидывается на пол, обнимает ее, прикладывает холодную щеку к ее пылающему лицу, она смеется, и дразнит его:

– А где же небесные звезды?

– Нет у меня сейчас тяги к звездам, – и он впивается зубами в ее горячие губы.

– Меня мучит жажда, – восклицает она, пытаясь выпутаться из его объятий.

Они чокаются стаканами. – Пей, Оттокар, пей со мной, вино и радость оттесняют лапы смерти, – И она обвивает косой его шею.

За окнами река трещит льдами.

* * *

Доктор Ласкер стоит у темного окна. Ветер сильно треплет липы во тьме переулка. Даже в рождественскую ночь горит красный фонарь, освещая вывеску: «Опасно! Строительная площадка!»

Полночь минула. Огоньки елок в окнах погасли. Филипп поднялся с теплой постели – бросить взгляд на холодную ночь. Сна нет ни в одном глазу. Лежа в постели, он ворочался с боку на бок от тяжести размышлений. На столе все еще лежало письмо от Кристины, которое она положила в ту ночь, когда ждала его прихода, а он стоял с Отто около красного фонаря, наблюдая за ее тенью в окне. В ту ужасную ночь, когда он вернулся из дома Леви с душевно уязвленным, квартира была пуста. От Кристины осталась лишь вмятина ее головы на подушке и письмо на ночном столике. Она ждала его, чтобы окончательно расстаться с ним. Кристина оставила Берлин и вернулась к родителям.

«... Я оставалась рядом с тобой много месяцев, хотя знала, что ничего не значу для человека, который для меня был всем».