Дети ада

— От меня жена ушла, — негромко уронил он, не глядя на нее. Если раньше он смотрел на электрощит, то теперь взгляд его был прикован к окну, выходящему во двор.

— Я знаю, — сказала она, доставая из буфета цвета мореного дуба маленькие кофейные чашечки, банку с кофе. Молотый кофе и кофеварку она не нашла, а спросить постеснялась. Сойдет и растворимый со сгущенкой, которую она взяла в холодильнике. В верхнем ящике стола нашла ложки, в хлебнице хлеб, заграничным электроножом она не решилась воспользоваться — нарезала хлеб обыкновенным с деревянной ручкой. По-видимому, и хозяин электрической игрушкой не пользовался.

— Откуда ты знаешь про жену? — спросил он.

— Я все про вас, Иван Васильевич, знаю, — ответила она. Чайник засвистел, она повернула газовую горелку, приготовила кофе. Сахар был в старинной мельхиоровой коробке с крышкой.

— Вам с молоком? — спросила она.

— Я сейчас, — поднялся он с табуретки. Вскоре вернулся из комнаты с начатой бутылкой хорошего коньяка. Походка его была ровной, он мягко поставил бутылку на стол, рюмки взял с подоконника. Там виднелась солонка, перечница и еще какие-то сосуды со специями.

— У вас есть скатерть? — спросила Аня.

— Сойдет, — улыбнулся он. — На мраморную плиту скатерть не нужна. Только горячий чайник нужно поставить на деревянную подставку.

Она молча наблюдала, как он аккуратно наливает в маленькие хрустальные рюмки коньяк, кладет на белый хлеб сыр, вареную колбасу. Неожиданно вскочил, извлек из холодильника лимон, нарезал на блюдце, посыпал песком.

— Ушла и ушла, — будто обращаясь к самому себе, проговорил он, поднимая рюмку. — Полюбила другого и ушла, когда меня не было в городе... Почему по-воровски, тайно? И какая-то глупая записка...

— А вот этого я не знаю, — сказала Аня. Очень серьезная, подобранная сидела она напротив него. И глаза ее были широко распахнуты. Ей хотелось сказать, что такую жену и жалеть не стоит, но что-то ее остановило. Он пил и не закусывал, подносил бутерброд к губам и сразу опускал его в тарелку, брал ломтик лимона, клал в рот и механически жевал. И когда он поднимал миндалевидные посветлевшие глаза, казалось, смотрит сквозь нее. Это задевало девушку: почему он не видит в ней женщину?..

У Ани большие темно-серые глаза, оттененные изогнутыми черными ресницами, густые каштановые волосы, маленький пухлый рот, ровные жемчужного цвета зубы, правильный овал лица. Она знала, что у нее красивая улыбка, но не было повода часто улыбаться: очень уж грустный и потерянный был Иван Рогожин. Она привыкла его видеть всегда деятельным, энергичным. Он часто взбегал по ступенькам на четвертый этаж, не дожидаясь занятого лифта. И пусть Аня не высокая — жена Рогожина тоже не выше — у нее стройная фигура, тонкая талия, крепкая маленькая грудь. Пять лет Аня Журавлева занималась в балетной школе, даже несколько раз выступала перед зрителями, но однажды так сильно на тренировке подвернула левую ногу, что пришлось наложить гипс, с тех пор при нагрузках она стала ощущать резкую боль в щиколотке. На походке это не отразилось, но балет пришлось оставить, впрочем, она не так уж сильно и переживала: тренировки не только отнимали много времени, но и физически изматывали. И потом в отличие от подруг по балетному классу, она не строила иллюзий, знала, что знаменитой балериной никогда не станет, не было у нее к этому таланта. Дело в том, что любящие родители редко спрашивают своих детей, хотят они того или другого — сами решают за них. Мать до сих пор с сожалением вспоминает, что столько трудов ее пропало задаром, не так-то просто было устроить Аню в балетную школу... Ее учителя рассказывали, сколько им приходилось тренироваться в своей жизни, чтобы добиться успеха, и то не на очень длительный срок. Это говорили бывшие знаменитости, а сколько девочек после школы вообще не попали на сцену!

— Ты все время молчишь, — произнес Иван, поставив пустую рюмку на стол. Неподвижные глаза его стали цвета бутылочного стекла. — Тебе скучно со мной, да?

— Мне жалко вас, — вырвалось у нее. Одну рюмку она выпила и сейчас жгло в горле и лишь после нескольких глотков кофе стало полегче. Аня не любила спиртное и выпила лишь потому, что ей показалось ему будет приятно. Она и на большее готова: сердце щемит, видя, как он переживает.

Губы его сжались в узкую полоску, темные брови сошлись, на щеках заиграли скулы. Он налил еще рюмку, выпил, негромко постучал донышком по мрамору.

— Никогда не говори мужчине, что тебе его жалко, — жестко сказал он. — По-моему, нет ничего обиднее этого. Жалость унижает, девушка. Это банальность, но именно так.

— Тогда не будьте таким грустным, Иван Васильевич.

— Зови меня Иваном, — сказал он.

— Я так сразу не могу.

— Тебе противно пить? — снова налил в рюмку и посмотрел в глаза. — Я вижу, противно.

— Я не люблю этого... — кивнула она на бутылку. — Но если вы хотите, я выпью.

— Зачем же такие жертвы?

— У вас такое лицо...

— Какое?

— У вас лицо... — она умолкла, не найдя подходящего слова. — Ну не ваше лицо, понимаете — чужое.