Дети Бемби

Это был тот самый лис, которому цапля выколола глаз. За это лис люто ненавидел цаплю, страстно жаждал мести, но боялся рисковать вторым глазом и старательно ее избегал. Лис пережил несколько страшных недель. Кровавая рана причиняла ему такие страшные боли, что он почти не чувствовал голода. Одинокий, несчастный, укрылся он в глухой чаще, где мучился в своей норе, пока боль не затихла. Он все еще чувствовал ее, но голод допекал все-таки сильнее, и надо было подумать о пропитании. Ослабев от боли, которая свирепствовала в пустой кровоточащей глазнице, отощав от столь длительного недоедания, он стал хитрым, в его душе произросли злость труса и бессилие калеки. С горечью признал он свое поражение и покорился. Вначале ему удавалось ловить только мышей, иногда он довольствовался жуками, но по крайней мере пустая глазница не соседствовала с совершенно пустым желудком. Время от времени ему выпадало счастье поймать так много мышей, что он наедался почти досыта. Убив раненую сороку, которая хотела выколоть ему глаз, он пришел в дикую ярость и разорвал ее на куски за две минуты.

Его тянуло на место, где он потерпел поражение. В душе тлела неясная надежда воздать врагу полной мерой за причиненное зло, только он не знал, как это сделать. На реке, в тростниках, он обнаружил утку. С тех пор он все чаше добывал там лакомую пищу, производя опустошение среди подросших птиц и их мамаш. Трусость превратилась в изощренную осторожность, коварство и вероломство. Ожесточение и постоянно напоминающая о себе острая боль в пустой глазнице превратили его в самого безжалостного из всех, кто не знает жалости, в самого кровожадного убийцу.

Цапля не замечала лиса, вела себя так, словно его не существовало. Согнувшись, пробирался лис мимо победительницы и делал вид, что тоже не замечает ее. Но каждый раз, когда лис замечал нарочитое равнодушие цапли, он кипел от злости. Сейчас он снова тут же на месте съел утку. Он знал, что это последняя, что больше уток долго не будет, потому что утки в ужасе от постоянных нападений начали избегать этого места, нашли убежище на другом берегу и своевременно удрали.

С этого времени одноглазый стал подкрадываться к фазанам.

Сама по себе ловля была нетрудной, но возрастала опасность. Об утках на берегу егерь не заботился, там можно было бесчинствовать как угодно и почти ничего не бояться. Но фазаны! Следы разбоя оставались на территории участка. Это означало, что надо остерегаться в десять раз больше — убивать в местах, расположенных далеко друг от друга, заметать следы, сбивать с толку, и вводить в заблуждение преследователя.

Отныне между егерем и лисом началась тайная война. Егерь нашел кости, куски мяса, крылья фазанов, обнаружил и лисьи следы; теперь он усердно выслеживал преступника. Одноглазый сразу же узнал об этом. Преследователь беззащитных созданий сам превратился в преследуемого. Он никоим образом не был безоружным: его оружием в этой войне были коварство, мошенничество, обман, запутывание следов. Егерь решил уничтожить лисью нору Он давно знал о ней и перекрыл один лаз, а у другого посадил Гектора, сунул в огонь пучок хвороста, чтобы выкурить разбойника. Но пламя разгоралось, а дым в землю не шел. Значит, надо копать.

Землю взрыли топором и лопатой. Если бы лис появился, его немедля убили бы топором или лопатой. Исход дела мог решиться в любую минуту. Гектор тоже стоял в готовности убить преступника. Лис не появился. Из вскрытой норы шел отвратительный запах: старые кости зайцев, фазанов, молодых ланей в большом количестве валялись кругом. Обнаружили еще два лаза. У норы было не два лаза, а больше. И в ней уже давно никто не жил.

После этой неудачи егерь попробовал поставить ловушку. Правда, ловушки и капканы были ему не по душе, он не хотел мучить животных. На этот раз он, однако, размышлял так: пусть поможет, что поможет.

Он тщательно уложил труп кошки в качестве приманки, уничтожил человеческий запах, протащив по следу селедку. Все, казалось, было сделано как следует и, в случае успеха, сидеть лису в капкане. Одноглазый расстроил и этот план. Он не удостоил труп кошки ни единым взглядом. Еще в большей степени он поиздевался над егерем, сожрав добытого зайца рядом с ловушкой, а объедки оставив в качестве привета.

— Я мог бы и сам догадаться, что свежего мяса в это время году бестии вдоволь.

Егерь был явно сконфужен.