Дети большого дома

Меликян сердился на лейтенанта за то, что тот позволяет себе такое бесстыдство.

Мать Фроси, повернувшись лицом к стене, крепко спала.

— А если мать проснется, что ты ей скажешь, Сархошев?

— Ничего. А что тут особенного? Негде спать, вот и спим вместе.

— Ах, бесстыдник!

У Минаса от гнева потемнело в глазах.

Сархошев решил смягчить Меликяна. «Шальной старик, как бы не выкинул чего-нибудь, не стоит его злить».

— Напрасно сердишься, Минас Авакович, честное слово, напрасно! — заговорил он. — Ведь мы все-таки люди! Кто знает, может мне и месяца не суждено прожить или даже недели! Чего ж не попользоваться жизнью хоть немножко?

— Молодец, Сархошев, молодец! Хорошо ты жизнью пользуешься, нечего сказать!

Спор, начавшийся на русском языке, теперь продолжался на армянском.

— Чего ему надо? Нас, что ли, ругает? — спросила Фрося, прекрасно зная, что военные спорят именно об этом. — А какое ему дело? Милиционер он, что ли?

Меликян прикрикнул на нее:

— Замолчи, бесстыдница!

— А вы не имеете права меня оскорблять, — затараторила Фрося, — сами вы бесстыдники!

Ксения Глушко, которая, казалось, крепко спала, вдруг подняла голову и спокойно спросила:

— Ну, что там случилось?

— Поздравляю с зятьком вас, дочка мужа себе подцепила, — ответил Минас.

Он сказал это в порыве гнева, но тут же подумал, что не должен был так говорить. Мать может поднять скандал, и кто знает, чем это кончится. Но старуха только ухмыльнулась:

— А что, вам завидно? Точно собака на сене.

От неожиданности Минас даже привстал, не в силах сдержать негодование, плюнул и вышел из этого дома.

Его провожал! наглый хохот Фроси.

— Погоди же, Сархошев, я тебе покажу! — в сердцах, почти вслух приговаривал Минас, выходя на улицу.

Он шагал по темным улицам, задыхаясь от возмущения и ругая Сархошева. «Бесстыдник этакий, совести у него нет. Каждый день лицемерные письма жене пишет, а сам беспутничает! Будь проклят тот, кто тебя человеком считает. Разве ты человек?!»

Около одного из домов он остановился, вспомнив, что здесь квартирует Седа Цатурян, однокурсница его сына. Еще не так поздно, может быть она не спит. Зайти, что ли, узнать — не получил ли кто-нибудь писем из Армении, что там нового? А вдруг и ему есть весточка? Ведь Седа всегда забирает письма, чтобы лично вручить их Минасу.

Так думал Меликян, расхаживая взад и вперед перед знакомым домом и не решаясь постучать. Ярость его постепенно утихала. Отныне, кроме официальных отношений, у него ничего общего с Сархошевым не будет. Ну и женщины эти Глушко, особенно мать! Провалиться бы им, провалиться!

Ни Седа, ни ее хозяева еще не спали. Дочь хозяйки читала вслух какую-то книгу, а мать и Седа слушали.

Все очень обрадовались Минасу.

— А у меня есть для тебя письма, отец, сегодня получили! — воскликнула Седа, доставая маленький голубой конверт. — От Акопика!

— От кого письмо? — спросила хозяйка.

— От его сына, Вера Тарасовна, — объяснила Седа. — Мы с ним на одном курсе учились в университете. Теперь он в армии. Замечательный парень!

Минас погрузился в чтение письма, прислушиваясь, однако, и к разговору Седы с хозяйкой. Лицо его понемногу прояснилось, в глазах появился веселый блеск.

Он забыл, обо всем, кроме сына. Только Акопик был сейчас перед глазами Минаса, только его слова звучали в душе.

Были забыты неприятности сегодняшнего вечера и даже то, что на свете существует Сархошев и Фрося Глушко с матерью.

Минас кончил читать и со счастливым лицом повернулся к Седе.

— Тебя и Аргама упоминает, кланяется вам. Он орден Красной Звезды получил.

— Что ты говоришь?! Дай-ка взглянуть.

Седа вырвала у Минаса письмо и быстро пробежала его глазами.

— Утром же напишу ему, поздравлю!

— Напиши, Седа-джан, обязательно напиши.

Хозяйки разделяли радость Минаса.

— Видишь, Шура, хоть и далеко война от их края, а тоже на фронте отец и сын, — обратилась к дочери Вера Тарасовна.

Зашел разговор об обычаях разных народов, о национальных костюмах, даже о блюдах.

Беседа затянулась допоздна. Минас собрался уходить.

— Вы где ночуете? — поинтересовалась Вера Тарасовна.

— У Глушко, — ответил Минас.

Вера Тарасовна обменялась с Шурой многозначительным взглядом. Минас не заметил этого.

— Но, откровенно говоря, не хочется мне там оставаться, переберусь в хату к своим бойцам, — прибавил он.

— Что, хозяйки не угодили? — слегка улыбнулась Вера Тарасовна, снова взглянув на дочь.

— Да нет, тесновато у них, — схитрил Минас.

— А если честно говорить? — улыбалась Вера Тарасовна.

Было ясно, что о семье Глушко идет недобрая молва.

— Не нравятся они мне, — признался Меликян.

— Оставайтесь-ка вы у нас, — предложила Вера Тарасовна. — У нас в доме мужчин нет, вот и будете нам защитником.

Минас нерешительно посмотрел на девушек.

— Оставайтесь! — поддержала просьбу матери и Шура. — А то еще станете плохо думать об украинских семьях!

— Почему?

— Очень просто. Раз вы попали к Глушко…

Шура и Седа легли вместе, освободив вторую кровать для Минаса. Когда свет был уже потушен, Седа спросила:

— Когда увидишь снова Аргама, отец?

— Завтра увижу, как только в полк пойду.

Шура тоже задала вопрос:

— А Ираклия Микаберидзе вы не знаете?