Дети большого дома

— Очень хорошо знаю. Он брат нашего комиссара, очень хороший парень!

— Передайте ему привет от меня.

— Очень хорошо, ваши приказания будут выполнены.

— Мы не приказываем, а просим, — смущенно засмеялись девушки.

Обнявшись, как сестры, они думали о двух молодых бойцах: Седа — о своем Аргаме, а Шура — об Ираклии Микаберидзе, который с недавних пор занимал ее мысли.

Было уже поздно. Девушки притворились спящими, но ни одна, ни другая не могли заснуть. А в это время на берегу замерзшего, занесенного снегом Северного Донца, в холодной землянке, думали и говорили о них двое молодых бойцов.

XXXII

Сквозь глинистый пол блиндажа проступали все время подпочвенные воды. Бойцы спали на зеленых еловых ветках, в несколько рядов настланных поверх досок на полу землянки. Коптилка, сооруженная из гильзы мелкокалиберного снаряда, уже догорала. То и дело кто-нибудь из бойцов, достав из шапки иголку, начинал ковырять фитилек. Лица товарищей на несколько мгновений освещались, потом опять тонули в полутьме, и снова обитатели землянки только слышали, но не видели друг друга.

Маленький металлический бидон был превращен в печку. Никто уже не помнил, что первоначально он предназначался для хранения керосина или бензина. Теперь он выполнял свои новые обязанности старательно и безропотно. Сверху была пробита дыра для трубы, сбоку вырезано широкое отверстие для дров. Круглые бока этой печки часто накалялись докрасна, сжигая прислоненные к ним для просушки валенки и наполняя землянку удушливым чадом паленой шерсти.

Коптилка потрескивала — видимо, в ней кончался керосин. Но вот огонек затрепетал и погас, окончательно похоронив во тьме землянку.

Эюб Гамидов все подкладывал да подкладывал дрова в печку. Сырые чурки не разгорались, а словно «кипели»: сперва на них таял лед, потом с шипением начинала выступать вода.

Когда времянка накалялась, Эюб, обхватив руками колени, начинал вполголоса напевать свои карабахские «баяти», напоминавшие ему цветущие склоны родных гор с утопающими в облаках вершинами.

Через щели между бревнами наката и от земляных стен тянуло злой стужей. Достаточно было времянке на несколько минут остаться без подтопки, как стены покрывались белым бархатом изморози.

Эюб подтапливал железную печку, чтоб поддержать тепло в темной земляной норе. Глаза молодого азербайджанца были закрыты, но он не спал. Эюб грезил наяву о чудесной весне на берегу Геок-гела, о залитых солнцем горах, о пламенеющих цветами горных лугах. Песни Хагани звучали в его душе, а газеллы Низами рождали тоску по любви.

Эюб подбросил в печку поленьев и улегся на еловые ветки, примостив голову на вещевой мешок. Отлетели мечты, утихла тоска. В эту минуту Эюбу казалось, что нет на свете более уютного места, чем эта землянка, и не может быть подушки мягче его вещевого мешка. Его начал одолевать сон.

— Если вам не спится, последите немножко за печкой, я посплю полчаса, — попросил се Ираклия и Аргама.

— Спи, спи, мы последим, — заверил его Аргам.

Одолеваемый усталостью, Эюб предвкушал радости отдыха. Он был в том блаженном настроении, когда всем хочется сделать приятное. Сказав Аргаму по-азербайджански: — Сах ол, азиз кардашым![7] — он сразу уснул.

Печка снова «закипела». Аргаму и Ираклию было не до сна в эту ночь.

— Проверяю себя и убеждаюсь, что влюблен! — говорил Ираклий. — Кажется мне, что всегда искал ее и до сих пор так и не мог найти. А в тот день словно за тем именно в разведку ходил, чтоб найти ее. Да, любовь сама приходит, ее звать не надо. А как придет она — нет ей преград, такую атаку не отобьешь! И она меня любит… Что ни говори, а любит меня Шура!

Аргам с глубоким сочувствием слушал друга.

— Что правда, то правда, ты влюблен, — согласился он с Ираклием. — Раз твои объяснения хромают с точки зрения логики, значит ты действительно влюблен. И Шура вполне этого стоит, если только…

— Если только что? — встревожился Ираклий.

— Если ты не опоздал.

Ираклий в темноте улыбнулся и сощурил глаза.

— Вовсе не обязательно, чтоб у всех красивых девушек сердце было занято уже с пятнадцати лет.

— Ей-то уже двадцать — двадцать один.

— Даже в этом случае возможны исключения.

— И ты уверен, что Шура именно такое исключение?

Не отвечая Аргаму, Ираклий продолжал:

— Если бы все было так, как ты говоришь, значит нельзя было бы полюбить ни одну взрослую девушку, считая, что у нее уже кто-то есть. Что значит поздно? Чепуха!

Аргам пожалел о том, что растревожил товарища, и решил вывернуться.

— Да я и сам знал чудесных девушек, которые влюблялись только по окончании института, в двадцать два— двадцать три года!

— Вот видишь, а ты говорил — поздно!

— Не думай об этом, Ираклий, и будь решительнее, это главное.

— Можешь не беспокоиться. Но чему я рад, так это тому, что Седа у них остановилась. Просто замечательно это получилось! Говоришь, они подружились? Ну, значит твоя Седа и вправду хорошая девушка.

Аргам снисходительно улыбнулся.

— А я на том же основании думаю, что Шура хорошая девушка, раз Седа подружилась с нею.

Оба рассмеялись.