Дети большого дома

Застыв на месте, Меликян наблюдал за вражескими самолетами, желая проследить взятое ими направление. Долетев до Вовчи, они рассеялись в разные стороны и спикировали на дома и улицы города. Началась бомбежка, подобную которой не довелось еще видеть ему со дня прибытия на фронт.

Открыли стрельбу зенитные пулеметы. Над городом поднимались столбы дыма, смешиваясь с пылью, превращаясь в темный полог.

Скрежеща зубами от сознания беспомощности, Меликян наблюдал за бомбежкой. Он увидел, как воспламенился один из самолетов, как он рухнул на землю у березовой рощи и- как вскинулся над ним столб желтоватого дыма.

— Браво! — вырвалось у Меликяна.

Чем провинился мирный городок, в котором нет ни военных заводов, ни военных складов, ни укреплений? Какое зло причинили фашистам жители Вовчи? «Эх, Гитлер, Гитлер, настанет день — и посыплется тебе на голову огонь! Есть еще на свете справедливость!..» — ругался Меликян.

Подожженные, упали на западной окраине еще два самолета, но остальные все еще кружили над городом и сбрасывали бомбы.

Трудно было сказать, сколько времени длилось все это. Фашистские самолеты улетели обратно за Донец так же неожиданно, как неожиданно они появились над Вовчей.

Меликян почти бежал к городу, взволнованный и разъяренный.

Вот и первые разрушенные и горящие дома. Женщины и дета молча, без слез разгребали руины. Спустя несколько минут Меликян был уже целиком поглощен работой.

— Что ты, ослеп, что ли, не видишь? Берись за этот конец бревна! — кричал он одному. — Говорю вам, идите сюда! Чего вы мечетесь? — приказывал он другому. — Копай, копай землю вот тут, отбрось кирпичи!.. Держите, поднимем…

Через полчаса из-под обломков показались ноги в стоптанных сапогах, неподвижные, одеревенелые. Вскрикнула какая-то женщина, за ней другая.

— Без криков и слез! — на этот раз мягче предупредил Меликян. — Живей, живей отгребайте землю!

Из-под бревен и кирпичей вытащили старика со спутанными седыми волосами и длинной белой бородой.

Какая-то старуха молча подсела к мертвому. Застывшим взором она смотрела на его лицо. Это была его жена, прожившая с ним пятьдесят лет. Больной старик не смог выбраться из дому.

— Узнают сыновья и внуки — не простят! Узнают! — сказала другая женщина, высокая и широкоплечая.

— А где сыновья? — спросил Меликян.

— Где им быть? В Красной Армии, известно! Девять человек сыновей и внуков у Андрея Никаноровича. Не простят они гитлеровцам…

— Не простят, — подтвердил Меликян.

Еще раз взглянув на старика, на его морщинистое лицо, на пышную белую бороду, машинально повторил:

— Не простят!

Продолжая свой путь, Меликян добрался до центра города. Тут и там дымились дома, у их развалин стояли растерянные хозяева. Убитых, вопреки его предположениям, оказалось немного. Разрушенный дом можно заново отстроить; умершего человека уже не оживить…

«Было ли когда-либо на свете подобное варварство?» — с горечью думал Меликян.

Много приходилось ему слышать историй о Чингиз-хане, Тамерлане, Шах-Аббасе и шахе-скопце Ага-Моххамеде, султане Гамиде и злодее Энвер-паше. Многое довелось ему видеть и собственными глазами, но… «подобного не было и не будет!» — приходил он к выводу и снова начинал ругаться: «Эх, Гитлер, Гитлер, столько бомб тебе посыплется на голову, что гнусное имя свое забудешь! И могилу твоего отца разроют бомбы, отца, который такого изверга на свет породил!..»

Он шел по разрушенным улицам и не узнавал домов. От фотоателье, куда приходили все фотографироваться, уцелела одна лишь стена и около нее декорация с изображенными на ней высокими деревьями и низвергающимся со скалы водопадом. Тротуары были засыпаны землей и кирпичами, чадили обломки досок.

Но вот и улица, где стоял дом Ивчуков. Меликян застыл на месте: дом был разрушен до основания. Торчали только обуглившиеся кирпичи печной трубы. Вход в подвал завалило обломками, и вся эта груда развалин дымила. На сухих ветках дерева висели спицы от детской кроватки, обрывки одеяла; их швырнуло туда взрывной волной.

Минас сделал еще несколько неверных шагов. Вот следы крови на снегу. Значит, обитатели выбежали из дому и были убиты здесь?

Словно оцепенев, стоял Меликян, не в силах сдвинуться с места.

— Дядя Минас, а дядя Минас! — окликнул его чей-то голос.

Это был какой-то незнакомый паренек. Минас глядел на него и не мог вспомнить, где и когда он видел этого мальчика.

— У нас они, дяденька Минас!

— Кто ты? — не поняв мальчика, переспросил Меликян.

— Да Васька я, соседский. Не помните?

— Так что ты говоришь?

— Говорю, у нас они. Вера Тарасовна раненая лежит, Шура жива-невредима, а Седу с Мишей убило. Их к нам перенесли.

Меликян молча последовал за мальчиком. Вошли в светлую комнату. Кто-то кинулся к нему и, обняв, зарыдал:

— Нет больше Седы и Мишеньки, дядя Минас!

Это была Шура. На кровати лежала Вера Тарасовна и безучастным взором смотрела в потолок. Она словно и не заметила прихода Меликяна. Минас сел; ему шепотом рассказали подробности события. Очевидцев было много, как это всегда бывает. Все хвалили отвагу Седы.