Дети большого дома

Не прошло и получаса, как у санбата остановились первые автомашины. В кузовах на мягкой свежей траве лежали тяжело раненные забинтованные бойцы, а у бортов примостились получившие легкие ранения. Аромат примятой травы смешался с запахом запекшейся крови. Санитары на носилках или прямо на руках переносили раненых в хаты и палатки. Бойцы с легкими ранениями, отказывались от помощи санитаров, сами спускались с машин, обменивались впечатлениями и шутили с товарищами.

Аршакян приглядывался к ним, расспрашивал. Он заметил, что эти бойцы не похожи на тех, которые были ранены в осенних боях. Не было уже муки и горя, вызванных глубокой душевной тревогой, которая читалась тогда на лицах раненых. Теперь в глазах бойцов читалась вера в будущее, воля к жизни. А лица тяжело раненных были спокойны, словно говорили: «Ничего ужасного в том, что произошло. Я еще буду жить, должен жить!» Аршакян видел и чувствовал душевную силу, которая постепенно накапливалась у преодолевших тяжелые испытания людей, закаляя их волю.

Один из раненых, сойдя с машины, подошел к Тиграну. Все лицо его было забинтовано, виднелись только щелки глаз.

— Не узнаете, товарищ батальонный комиссар? — спросил он. Судя по произношению, это был уроженец Средней Азии.

Аршакян не помнил его.

— Узнаю, узнаю, как же! — ответил он, чувствуя, что иначе не может ответить этому бойцу и в то же время стыдясь того, что говорил ему неправду.

— Вы же дали мне партийный билет, товарищ батальонный комиссар! Моя фамилия Копбаев. Жапан Копбаев. Вспомнили теперь?

— Помню, помню, Копбаев! — радостно и на сей раз совершенно искренне воскликнул Тигран, действительно припомнив широколицего плечистого казаха, с такой гордостью получившего из его рук партбилет.

— Ну, как там дела? Как прошли?

— Отлично, товарищ батальонный комиссар! Под огнем дошли до его окопов. Не выдержал он рукопашной… саперы хорошо поработали, отлично прошла атака!

— А как тебя ранило?

— Когда мы в окопы вошли, троих я из автомата свалил, одному дал по голове прикладом. А тут один фашист мне в лицо из револьвера выстрелил. Пуля правую щеку пробила. А затылок поцарапал осколок… легкая рана, товарищ батальонный комиссар. Снова вернусь в часть! А того фашиста, что в меня выстрелил, один из ребят первого батальона убил. Может, знаете — Эюб Гамидов, азербайджанец?

— Знаю Гамидова!

— Все на «отлично» сражались, товарищ батальонный комиссар! — закончил Жапан Копбаев. — А он бежал. И как он бежал!..

Взяв под руки Копбаева, санитарки повели его к палатке. Он обернулся к Аршакяну и весело крикнул:

— Желаю здоровья, товарищ батальонный комиссар! Если через несколько дней в наш полк придете, я уже буду там.

— Чего ты обещаешь, может, еще долго у нас пробудешь, — сказала Копбаеву одна из санитарок.

— Нет, сестрица, лучше скорей вернуться туда!

Подбежавшая к Тиграну Мария Вовк сообщила, что привезли комиссара Немченко, сейчас должны взять на операцию, а он хочет видеть Аршакяна.

Немченко лежал на спине, растянувшись во весь свой огромный рост на покрытом белой простыней столе. На груди его виднелось небольшое темнокрасное пятнышко. Он протянул Тиграну левую руку. Правая была забинтована.

— Хотел повидать тебя перед операцией, — с трудом Дыша, выговорил Немченко. — Грудь мне будут оперировать… Захотелось тебя повидать… Если и выживу, могут послать в глубокий тыл — кто знает, в какой госпиталь… Передай привет Самвеляну. Скажи, что я очень благодарен ему за совместную работу… что он дорог мне… хотелось бы остаться в живых, чтоб до последнего дня с ним… Любили мы, понимали друг друга… А тебе желаю здоровья…

Немченко говорил слабым, но спокойным голосом. Глаза его были устремлены на Тиграна. Он не смотрел, а словно обнимал взглядом, сжимая в левой руке пальцы Тиграна.

— Не хотел я расставаться с Краснознаменным Лорийским полком! Передай привет всем товарищам.

Видно было, что он старается перебороть боль.

— Поправишься, вернешься в полк, еще встретимся! — утешал Тигран.

— Это и мое желание.

Военврач Ляшко, неподвижный, как статуя, молча ждал окончания разговора. Повернув голову и заметив неулыбчивые глаза главврача, Немченко вновь перевел взор на Аршакяна.

— Сердится на нас хирург! Что ж, его право. Ну, до свидания!

Лицо Немченко прикрыли марлей, спрыснули какой-то желтоватой жидкостью, привязали к столу руки и ноги. Трудно засыпал комиссар…

В руках Ляшко сверкнул хирургический нож. И когда он ловко и не спеша вскрыл грудную клетку человека, который за несколько минут, до этого говорил о любви и дружбе, — Аршакян отвернулся, чтоб не видеть операции, и вышел из хирургической.

Стоя перед палаткой, Тигран следил за самолетами в небе, прислушивался к их рокоту, смотрел на прибывающие машины с новыми ранеными и старался не думать о рассеченной груди Немченко.

В ушах у него все звучал слабый голос Немченко, он видел перед собой спокойное лицо комиссара, темные глаза, скрывшиеся под марлей. Казалось, перестал существовать человек со своими думами и мечтами…