Дети большого дома

У Тонояна горело лицо… Когда же они остановятся и пойдут обратно? Когда успокоится страна, на земле которой он жил и карта которой, привезенная когда-то Вартуш, занимала целую стену их дома? «Вот, значит, как велик наш Советский Союз! Как же может он захватить все это?! И как могут жить люди в нашей стране без советской власти, так, чтоб не было колхозов, бригад, парторганизаций, не было договоров о соцсоревновании между колхозами и районами, не было машинно-тракторных станций? Как же смогут люди жить без этого?»

Казалось, Арсен убеждает кого-то: «Кто бы ни говорил это, ты не верь, что мир можно так перевернуть! Если солнце уже взошло, как может оно покатиться назад? И как может мир существовать без солнца? Нет, не будет такого! Кто бы ни говорил — не верь…»

Воздух в хате становился тяжелым, удушливым. Зловонием несло от высыхавших на печи мокрых портянок. Рассветало уже, когда наконец веки его сомкнулись…

Снилась ему Араратская равнина, залитая солнцем. С Арагаца, журча, бегут каналы; зацвели абрикосовые и сливовые деревья, начинают раскрываться светлорозовые и алые бутоны персиковых деревьев. Заливаются, звенят в небе жаворонки, щебечут в гнездах скворцы… Серебристыми косами висят над водами ветви шпатовых деревьев. Вот опять самолет бросает с неба листки. Праздник, большой праздник! На фасаде колхозного клуба, построенного из красного туфа, развеваются флаги. Играет радио, и во дворе делают физкультурные упражнения пионеры в красных галстуках. Арсен аплодирует им вместе с другими и вдруг видит среди пионеров своего Артуша. И когда он так вырос! Каким славным парнем стал… Глаза у него смеются; он поглядывает на отца.

Рядом с Арсеном стоит нарядная, разодетая Манушак.

«Ведь три года прошло, конечно вырос он, не всегда же оставаться ему малышом!» — смеется Манушак и, наклонившись к уху Арсена, шепчет: «Очень стосковалась я по тебе, мое солнышко, мой светлый день Арсен-джан!..»

…Тоноян вдруг проснулся от громкого оклика. Вместе с ним вскочили и остальные бойцы.

Уже совсем рассвело. Батальон строился к маршу.

Вставал облачный, сырой день, но холод значительно смягчился. Над землей стлался густой туман.

Отход на восток продолжался.

XX

На второй день, уже поздно вечером, батальон прошел город Люботин. После этого колонна, обходя города, продвигалась по полям и лесам. Шли напрямик, по выбранным командирами азимутам.

Через каждые пять километров комиссар, командир батальона Юрченко, инструктор политотдела и командир комендантского взвода собирались, рассматривали топографическую карту, выносили решение и двигались дальше. Командир батальона и комиссар полка шли перед колонной, а старший политрук и старший лейтенант Малышев замыкали колонну.

Временами, не пройдя сколько-нибудь значительного расстояния, батальон останавливался. Это бывало в случаях, когда возникало какое-либо сомнение и командир батальона предпочитал дождаться донесения высланных вперед разведчиков. Ведь батальон двигался ночным маршем по районам, где могли оказаться проникшие в обход передовые части неприятеля.

В течение суток маршрут батальона менялся несколько раз. Ночью лейтенант Иваниди с двумя бойцами, догнав батальон, сообщил новое направление и сам присоединился к колонне. После этого прошло уже пять-шесть часов. За это время могло произойти много изменений. Поговаривали о танковых десантах неприятеля, о мотоциклетных полках…

Словно оцепенели поля и леса, непробудным сном спят села и города. Кажется, что нет никаких населенных пунктов в этих степях, окутанных густой тьмой. Нельзя понять, шагаешь ли ты по ровному полю или незаметно спускаешься в какую-то бездну.

Далекий горизонт впереди алел зарницами пожаров.

Бойцы не знали, что это зарево разбомбленного Харькова. Они двигались прямо на восток, куда в эту ночь шли все соединения их армии. Днем на полях и опушках леса можно было видеть передвигающиеся части, по дорогам проезжали тысячи грузовиков, танков, тягачей и повозок, проходили нестройные группы беженцев-пешеходов.

Но сейчас все это исчезло, точно провалилось сквозь землю. Кругом царила тишина, не слышно было даже шума собственных шагов. Где они все, куда запропали? И почему батальон остался один, отрезанный от всего живого в этих безвестных просторах?

— Такой ночи в жизни не видел! — шепнул товарищам Мусраилов.

— Молод ты больно, еще многое в жизни перевидаешь, — отозвался Бурденко.

— Ничего не видно, как будто на всей земле ночь, — подал голос Гамидов; его забинтованная голова смутно белела в ряду шагавших бойцов.

Он мягко, словно только для себя, повторил слова своей любимой песни:

Красотку б из Тифлиса взять —
И с ней гулять в садах Гянджи!..

— Ну, все как прежде! — пошутил Бурденко. — И пьяных вовсе нет!

Ираклий напомнил о необходимости соблюдать тишину.

— Сами знаете, приказ остается приказом!

— Труднее всего, братцы, молчать! — признался Бурденко. — Так и тянет говорить, словно жажда мучит!

— Если твердо решил, выдержишь и жажду!