– Или уже на том свете. – Эмилио отвернулся, моргая, но когда овладел собой, заговорил ровным голосом: – Твоя дружба в моих глазах является достаточным доказательством существования Бога. Спасибо тебе, Джон. За все.
Джон кивнул раз, а потом другой, словно подтверждая что-то.
– Пойду будить наших, – сказал он.
Кода
Земля
2096 год
Радиоволны снова понесли на Землю музыку Ракхата, и Эмилио Сандоса вновь опередили новости, которые изменят его жизнь.
Задолго до того, как он явился домой, реакция на ДНК-музыку успела принять устоявшиеся формы.
Верующие усматривали в ней чудесное подтверждение бытия Божия и доказательство Божественного Провидения. Скептики называли обманом – ловким трюком, задуманным иезуитами для того, чтобы отвлечь внимание общества от своих предшествовавших неудач. Атеисты в подлинности музыки не сомневались, однако видели в ней ничего не доказывающую случайность – подобную самой Вселенной. Агностики находили музыку великолепной, однако мнения не высказывали, ожидая невесть чего.
Образец был исполнен на Синае и под деревом Будды, на Голгофе и в Мекке; в священных пещерах, у животворящих источников и среди каменных кругов.
Знаки и чудеса всегда подвергались сомнению, и, быть может, они предназначены именно для этого. Когда нет уверенности, вера становится чем-то большим, чем обыкновенное мнение, – надеждой.
Эмилио и сам когда-то читал об удивительном человеке, жившем в Лесото, запомнившем названия всех улиц всех городов Африки. И если такой человек преобразит все эти названия в ноты, сумеет ли он каким-то образом обрести гармонию в адресах? Быть может – если получит достаточно материала, времени и не найдет для себя более интересное занятие. И если такое случится, спрашивал себя Эмилио во время долгого пути домой, станет ли такая музыка менее прекрасной?
В конце концов, как лингвист, он вполне мог допустить, что религия, литература, изобразительное искусство и музыка являются всего лишь побочными эффектами деятельности некой существующей в мозгу структуры, приходящей в мир готовой для того, чтобы извлекать язык из шума, порядок из хаоса. «Наша способность к извлечению смысла запрограммирована так, чтобы раскрываться, как крылья бабочки, выползающей из куколки уже готовой к полету. Сама биология заставляет нас производить смыслы. A если так, – спросил он себя, – умаляет ли она чудо?»
В это время он ощутил, что оказывается совсем рядом с молитвой. «Какова бы ни была истина, – думал он, – да будет она благословенна».
И когда «
Примерно за шесть месяцев относительного времени до прибытия на Землю Эмилио Сандос полностью сконцентрировал свое внимание на обучении Рукуея английскому языку, стараясь приготовить поэта к тому, что могло ожидать его на Земле. Занятия с ним помогали и самому Эмилио, ему было интересно поставить свой опыт на службу столь чуждому существу. Время поджимало, и Эмилио отказывался слушать перехваченные Франсом передачи с Ракхата, не обращал внимания на ответы Земли. Все будет хорошо, сказал он себе самому, а Вселенная пусть сама позаботится о себе, пока он вкладывает свои силы в одаренного и старательного ученика. Так что, когда Франс Вандерхельст в конце концов причалил «
Написанное собственной рукой Джулиани на прекрасной, произведенной из тряпья бумаге, не способной раскрошиться за сорок лет его вынужденного отсутствия, короткое послание гласило:
Мне очень и очень жаль, Эмилио. И все же не стану опускаться до извинения негодяя: дескать, у меня не было другого выхода. Я всего лишь положился на принцип, гласящий: легче молить о прощении, чем спрашивать разрешения. И так как я верю в Бога, то не сомневаюсь в том, что тебе удалось узнать нечто ценное в этом своем путешествии.
Винс Джулиани
Средних лет иезуит, вручивший Сандосу это послание, не знал его содержания, однако знал автора и обстоятельства, при которых оно было написано, и потому вполне мог представить себе, что именно сказал в нем давно почивший отец-генерал.
– Так все-таки это ты первым дернул за цепь, проклятый сукин сын! – воскликнул Сандос, подтверждая предположение иезуита. Остальная часть комментария была произнесена от души и при великолепном сочетании красочных эпитетов из нескольких языков. Завершив свою инвективу, Сандос остался стоять в обтекаемой формы воздушном шлюзе с запиской в пальцах ортеза, опустив обе руки, обмякнув после перенесенного порыва негодования.
– А вы-то кто, прости господи? – осведомился он на английском.