Дети доброй надежды

Расслабленный, с онемевшей рукою, не будучи в состоянии ни писать, ни диктовать, Панин поручил Фонвизину составить для цесаревича Павла записку о необходимости ограничить власть царя. Питая прекраснодушную надежду на Павла, как на будущего «идеального монарха», Фонвизин писал: «Совсем излишне входить в толки о разностях форм правления и розыскивать, где государь самовластнее и где ограниченнее. Тиран, где бы он ни был, есть тиран, и право народа спасать бытие свое пребывает вечно и везде непоколебимо... Праву потребны достоинства, дарования, добродетели. Силе надобны тюрьмы, железы, топоры...»

Очень возможно, что эти строки были написаны под влиянием «Письма к другу, жительствующему в Тобольске» Радищева, с которым Фонвизин был не только в дружбе, но и в родстве.

А миллионы русских людей, страдавших тогда от самодержавия и его опоры — крепостного строя, выражали те же мысли в более простых словах. На рынках и площадях, в харчевнях и кабаках, в солдатских и матросских казармах сетовал на судьбу, жалуясь на своих господ и начальников, дворовый и служилый люд.

В конце августа того же, 1782 года на Сенатской площади у ограды нового памятника, встретились два матроса — братья Полномочные: Иван-средний и Иван-меньшой.

Впрочем, средний брат слыл под фамилией Поломошный. А служил он канониром в Кронштадте под начальством артиллерии лейтенанта, любившего «окрашивать» подчиненным зубы. Младший же, корабельный слесарь, только что возвратился из плавания, переболев цингой.

Был у них еще старший брат, к удивлению всех — тоже Иван, невесть куда сгинувший перед рекрутским набором: не захотел «до́веку» тянуть солдатскую лямку и ушел в леса.

А родом они были из Вологодской провинции, из города Ладоги, где отец их, ремесленный человек Андрей Полномочный, работал медную посуду — тазы и котлы.

Меньшого брата Ивана с десяти лет стали приучать к работе, сперва — к легкой: в сенокос помещику копны возил (по копейке в день); потом пряники и калачи продавал, а с двенадцати лет «вступил в тяжелую работу»: отцу помогал «мех дуть» и молотом бить. Когда исполнилось Ивану шестнадцать лет, пришлось ему идти на царскую службу. Отвезли его сначала в Вологду, а оттуда — с партией — в Петербург. Там, в Адмиралтейств-коллегии, один офицер «брюхатый» выбрал было Ивана себе в денщики. Да нашелся земляк, научил, как «от денщиков отбиться»: велел сказать за собой медное ремесло. Записали рекрута в слесари, привели к присяге и отослали на судно, а вскоре после того отправили в Архангельск, и пошел Иван «по мытарствам нужду принимать».

А воротясь из похода, встретился он подле конной статуи Петра с братом своим Иваном-средним. Облобызались они, вздохнули и долго молча смотрели на статую, вытянувшись, как на часах.

Потом завели речь о своем, про то, у кого что наболело: Иван-средний — о тягостях гарнизонной службы, а Иван-меньшой — о дальнем своем плавании, о котором впоследствии с горечью записал в дневнике:

«...По исчислению штурмана, переход от Кронштадта океаном и своими морями 1900 верст. Тут покачались довольно: волны ходят как сильные и высокие горы; промежду валов у корабля чуть клотики видно. Нагляделись и на китов, как ходят и пускают воду из себя, как столб водяной; переворачиваются в глубину — хвост виден, как парус большой. Вот служба! — пришла настоящая нужда: кашица соленая, воду давали тухлую, да и то меркою — два раза в день; духота в корабле: цинга и вошь нападают на человека — неможно обобрать ее... как овес осыпают — некогда бить... А во рту свинец носишь, чтобы не сохло; лижешь с сеток от тумана воду...»[138]

Так беседовали они о своем, словно меряясь горем, кому больше досталось, — не то жалуясь мощному всаднику на кого-то, не то друг другу — на него самого.

3

Капитан второго ранга Федор Федорович Ушаков не мог присутствовать на открытии памятника Петру I; в это время он плавал в Балтийском море, проводя испытания металлической обшивки фрегатов «Проворный» и «Св. Марк».

А Петр I был для него учителем, «великим мастером» морских сражений. С кадетской скамьи были памятны Федору Ушакову ответы Петра вице-адмиралу Крюйсу — запомнились на всю жизнь.

Когда царь пожелал лично участвовать в морской кампании против шведов, Крюйс, пытаясь удержать его, описал несколько несчастных случаев на морях. Петр ответил: «Окольничий Засекин свиным ухом подавился... Ивана Ивановича Бутурлина палаты задавили...» Против слов же Крюйса о том, что «счастье и несчастье в баталии состоит в одной пульке», заметил: «Бояться пульки — нейти в солдаты... А деньги брать и не служить стыдно», — и отправился в морской поход.

Всякий раз, вспоминая об этом споре царя с адмиралом, Ушаков видел достойный подражания образец: Петр указывал путь моряку, путь решительной, безбоязненной тактики. А Ушаков уже успел убедиться, что именно этой-то тактики и недостает флотоводам, потому что осторожность господствует везде.