Дети Гамельна. Ярчуки

Литвин походил по вершинке, присел перед плоским камнем, выщербленным посредине, вскинул ладонь к глазам, высматривая что-то на сереющем горизонте:

— Пришли, — и тут же продолжил, — мой прадед знал Йожина-Трансильванца. Хорошо знал.

Капитан молча кивнул. На один вопрос ответ получен. Что же до прочих — так все будет… Сомнения, что парень набрехал вербовщику, улетучились окончательно. Можно знать о колокольцах, на чей звук любая нечисть несется, как акула к пролитой крови. Можно услышать о Йожине. Но обо всём сразу знает лишь тот, кому это знать положено.

— Серебряные голоса хороши, если звать Ночных. Нас же навещала гадина из тварного мира. И её надо звать иначе.

— Уверен, что сможешь?

— Нет, не уверен. Я лишь видел, как зовут, но я не жрец гивойтов[21], и даже не ублюдок тех, кто звал.

Мирослав снова промолчал. Получится — щеголять парню в шелковых портянках. Не выйдет — тоже не велика беда. Есть и другие пути.

***

Мелкие камешки Збышек выложил кругом. Не сказать, что ровным, но не особо кривым. Разделся, сложив одежду возле тропки, что привела на вершину. Придавил пистолетом — чтобы порывом ветра не унесло. Дернул подбородком, мол, стой здесь. Мирослав кивнул, понял, не дурак, чтобы через оградку переступать.

Оставшийся в одних исподних портках Литвин зябко поёжился. Протёр лицо, плесканув из фляги. Выплюнул на ладонь медяк, вложил ребром в выщерблинку валуна. Хлопнул себя по лбу, кинулся к вещам. Капитан хмыкнул — давненько подобный нож на глаза не попадался. Как раз со времен светлых глаз…

Кремень вспарывал кожу литвина легко, не хуже инструмента цирюльника. И кровь брызгала так же охотно. Глубокие порезы закручивались спиралью, обвивая руки и торс, пересекались…

Странное дело, Мирослав всю свою долгую жизнь думал, что с ползучими гадами разговаривают шипящим, змеючим языком. Но закрыть глаза — огромный кот рядом. Мурлычет песенку, глаза сами закрываются. Лишь бы в сон не провалиться.

Збых кружился долго — пока кровь не схватилась корочкой. Потом Литвин крестом упал напротив щерблёного камня:

— Гивойте мушу дево! Гивойте! — взмахнул руками — будто плыл. Засохшая вроде кровь плесканула снова. Обильно, точно из шейных жил порванных…

…Збых, спешно натягивая рубаху, выстукивал зубами так, что куда там скелетам из Тотентанца[22]! Кровь, по-прежнему выступавшая из многочисленных порезов, пачкала и без того грязную ткань. Парня пошатывало, и Мирослав с тревогой подумал о будущем спуске со скалы. Тут бы веревка пригодилась да пара крючников поздоровее и сноровистее.

Не получилось. Ну что, пора идти другим путём. За свою долгую жизнь капитан успел привыкнуть, что так случается чаще всего.

***

К месту ночевки подошли с небольшим опозданием — литвин от кровопотери еле перебирал ногами. С парня содрали рубаху, швырнули окровавленную тряпку в кусты.

— Будто стигматы! И на ком, на язычнике! — ругался Угальде, пока перевязывал. — О, Мадонна, отведи свой взор от такого непотребства!

Но перевязывал тщательно, как хирург с многолетним опытом. И корпии, и чистого полотна имелось по перемётным сумам в достатке. Знали, что не на карнавал собрались. Хотя и там всякое бывает, что уж тут. Но подробности лейтенант не выспрашивал, не дурак. Капитан сам расскажет, если нужным сочтет. Явно не по бабам ходили — от тех одна спина рваная бывает. Ну и кусты мочить больно, если баба совсем неудачной и порченной попадется…

Мирослав смотрел на бойцов, тянул трубку. Ночной переполох, кроме потери лошади, сотворил еще одну поганую вещь. Солдаты боялись. Трусливый неумеха куда вреднее для любого дела. Какой толк от бойца, когда он каждый миг обмирает с перепугу? Ветер листок шевельнёт, он и обосрался. Так ещё и греком станет, упаси Господь! Знал бы, хрен бы в тех развалинах остановились, проехали бы на пару верст дальше. Вот же свезло-то как… А с другой стороны, очень сомнительно, что Стамбул или Бахчисарай решат избавить степь от этой твари. Которая пока что одна. А как будет их дюжина?..

Испанец, топорща усы, подошёл с тем же вопросом. Командиры переглянулись, достали трубки — Мирослав коротенькую носогрейку с глиняной чашкой, Диего — диковинную кукурузную, с длинным чубуком…

Сборы не затянулись. Каждый хотел уехать от опасного места. И как можно дальше!

— Так, мои любезные! — гаркнул капитан, когда банда сидела в седлах. Литвина, правда, пришлось дополнительно привязывать — он так и норовил об землю грянуться. Добрый молодец хренов…

Наёмники поподнимали снулые морды на командира. Глазами не забывали постреливать по сторонам — не скакнет ли оттуда змея с распахнутой пастью? А то, как набросится, как заглотит живьём! И будешь аки Иона, пока не задохнёшься в гнилом нутре…

— Мы с лейтенантом подумали, и я решил! — бойцы встрепенулись, затаращились оживленнее, — Киев никуда не денется! — и, не дождавшись, пока удивление на ошарашенных мордах перерастет в непонимание, продолжил. — Да и Збых сейчас не ездок.

Литвин попытался было что-то промямлить, но получил незаметный тычок локтем. Йозеф-то не глуп! Вон как скалится, видать, понял, что к чему.