Дети Гамельна. Ярчуки

— Анчес. Кобель-Еро Анчес, — представился кудрявый и рыгнул.

— Да уж вижу, что не сучка, — прошептал Хома, озираясь. — Что за прозвище чудное? С ляхов иль московитов родом?

— Ты казак вообще дурной или как? Говорю же: Мигель Хосе Анчес ка-баль-еро. Звание такое благородное. Вроде дворянского или панского. Гишпанец я. Из Кастилии свой древний род виду.

— Добро. Гишпанец так гишпанец, — поспешно согласился Хома, чуя, что имеет дело с завзятым брехуном. — Только не каркай — не нужно нам в костилью. Наоборот бы, в живых пока остаться, а?

— Верно говоришь, — прошептал Анчес, с тревогой поглядывая в сторону жилых комнат корчмы. — Да только вернется сейчас Она…

— Так шо дожидаться? Вон дверь-то. Во двор, а там ходу как наддадим.

— Не убежим. Ты хоть знаешь кто Она?

— Чёртова баба, из ада повылезшая. Да только всё одно — баба. Не догонит, в юбках запутается.

— Э, казак, что такой бабе юбки… — потеряно махнул рукой кобельер.

— Веровать надо, — Сирок хотел было перекреститься, да персты изменили привычные движенья, с маху крепко угодив хозяину в ухо, а потом значительно ниже пупа — казак охнул, но лишь ещё больше — Да не бывать такому, чтоб даже самая чёртова-пречёртова баба над смелым человеком верх взяла!

— Была она чёртовой, так что бы беспокоиться… — пролепетал Анчес.

— Слаб в кишке ты, гишпанец, ну так дожидайся своей чертовки, — Хома смело покрался к двери. Ноги хозяину не изменяли, ступали по земляному полу с должной казацкой стойкостью. Робкий гишпанец топтался на месте, шёпотом бормоча, потом в отчаянии ухватив самого себя за пышные кудри.

Хома осторожно толкнул дверь — завизжала мерзавка, словно порося голодное. Эх, хоть харкануть на петли надо было! Но вот она ночь, вот двор темный…

Тут подлетел к порогу решившийся Анчес, беглецы, пихаясь, вывалились на невысокое крыльцо, а дальше дунули в разные стороны, только пятки засверкали…

…Нёсся Хома летней душистой темнотой, соколом перемахивал через плетни, прикрывал локтями лицо от садовых веток, за спиной колотились о землю сшибаемые яблоки, хлестал по плечам вишенник — да где там удержать казака! Садами да огородами уходил опытный Хома Сирок, шарахаясь от белёных хат коварно затаившейся Мынкивки. Осталась в корчме торба с чернильницей да иными писарскими принадлежностями, остались запасные сапоги — там только подмётки поменять и требовалось — а так добрые, новые почти. Да пропади оно все пропадом! Наживет казак добро, тут бы жизнь, да душу уберечь…

…Проломился сквозь испуганный строй мальв, аистом запрыгал по грядкам — плети цепляли за ноги — всё подряд засадили дурные мынкивцы чертовыми гарбузами, что как ужи сапоги оплетают. А те ухищренья до чего доводят — приманивают богомерзкие растения с семками клятыми всяческих чёртовых баб да бродячих брехливых гишпанцев…

Попробовал Хома молитву вознести, дабы быстрей из заклятых огородов вырваться, но в горле всё одно тот жуткий колкий ком мешал. Эй, на ноги, казаче, надейся, на ноги! Богородица Дева, что завсегда казаков выручает, и без молитвы сообразит, что не хочется Хоме кипятку за шиворот, отведёт беду!

Поднажал казак, несли верные ноги во весь дух, мелькали хаты и плетни, промелькнул колодец с «журавлем», в темное небо свою длинную жердь задравшим. Ужаснулся казак — ох, знакомый колодезь! Так как же так?! Неужто такого кругаля дал?! А ноги несли все быстрей — пулей пронёсся Хома через двор, взлетел на ступеньки корчмы, едва не вышиб дверь, во тьме споткнулся обо что-то живое, да и грянулся о пол, лавки опрокидывая. Встретилась околдованная голова мученика с мощным подстольем, посыпались округ искры яркие…

***

Пришёл в себя казак почти тотчас — на голову полилось прохладное, освежило. Хома потрогал лоб — цел, лизнул ладонь — горилка. В голове еще звенело, огонек свечи плыл над столом. Над казаком стоял, скособочившись и держась за ребра, кобельер Анчес и вытряхивал на голову сотоварища последние капли из опустошенной бутыли. Перевел дурной гишпанец горилку на глупейшее дело. Хома и сам бы очухался!

Горилка, по глупости вылитая, тут же забылась, потому, как за столом стояла ведьма, да и не одна.

— Проветрились, слуги верные? — спросила ехидная баба.

— Так мы до ветру ходили, — отдуваясь, и пытаясь выпрямиться, выговорил Анчес.

— Полегчало и ладно, — ведьма не отпускала руку стоящей рядом девушки. — За дело беритесь, соколы ясные. И без дури, накажу сурово.

Хома, сжимая руками гудящий череп, пытался вспомнить: что за дивчина рядом с ведьмой? Не мертвячка ожившая, это ясно. Мертвячка волосом черна, да и вообще вон она на столе преспокойно лежит. А вторая девица волосом побелёсее и вроде как живая, хотя спит стоя. Верное дело, живая — под сорочкой грудь вздымается. С этого краю ничего себе девица, а на личико не задалась. О, да то ж проезжая ляшка, что давеча с отцом в корчме остановилась! Вроде до самой Варшавы путь держали…

— Кладите рядом, — приказала ведьма.

— Пусть хозяйка не гневается, но зашибленный я, — пожаловался Анчес. — Вовсе руку поднять не могу, стоптал меня этот дурень.