Дети Гамельна. Ярчуки

… Вышло недобро: приехали в этакий гадюшник, что и не опишешь. Ладно, вовкулака, но тот из приличных, из характерников. Те, народ, хоть и со странностями, но в деле полезны бывают. Но и Бледный, ведьмин знакомец, здесь ждал, и иные хари разбойного да колдунского характера. И место сомнительное: обширные развалины тянулись по склону холма до самой речушки — тут и старые остовы домов, почти ушедшие в землю, и новые, с остатками крыш. Торчала ближе к вершине каменная коробка спаленного костёла. Года полтора как здешний городок окончательно обезлюдел — дожгли его казаки бешеного Кривоноса. Но шлях вдоль реки оставался проезжим и перекресток у подошвы холма не пустовал — то воз прокатит, то всадник проскачет. Задерживаться путникам желания нет: о Дидьковой Каплыци все слыхали.

От рощи, что зеленела по левую руку от холма, и те мёртвые дома, и река с дорогами виделись как на ладони. Лошадей и карету скрыли в зарослях. Хозяйка ушла с Бледным разговоры разговаривать. Только Хома решил об обеде поразмыслить, да собрать снедь, как заявилась ведьма и команду скомандовала. Ох и дурную! Возраженья казака мгновенно комом в горле встали, Хома упорствовал, тогда и ноги подкосились. Вот же чёртова ведьма!

… Ушли бабы. Хома продышался, вдоволь наругался — Пан Рудь охотно поддерживал в этом деле, шипел и выгибал спину — коту место тоже не нравилось. Для успокоения взялись строить шалаш-халабудку. Колдуны, что встали поодаль, в чужие заботы не лезли — сгинули где-то в роще, только ихние лошади и остались дремать под дубами. Лошади были ничего себе, справные. Белобрысый характерник — вовкоперекиднык спал в тенёчке, изредка почесывал дранное многими шрамами пузо.

На сердце у Хомы чуть поуспокоилось — чего ж, вернутся, никуда не денутся. Хотя, ну что это за дело для молодой дивчины — мосты рушить? Не-не, Хеленка управится, но разве достойно приличной девушке этаким бесшабашным разрушеньям придаваться? Прямо даже и слов нет, кроме хулительных да ругательных! Нет, чтобы мину пороховую изладить или воз какой над рекою подпалить…

Сух-Рука споро и ловко вязала узлы бечевы — крышу наладили быстро, Хома подрубил ещё веток. Неведомо сколько здесь стоять выпадет, но лучше приготовиться. Пан Рудь ходил дозором вокруг хибарки, гневно фыркал. Прав был кот: вроде и место людное, а крысы так и шныряют прямо средь бела дня. Наверное, в развалинах развелась просто тьма пацюков. Тоже верно: дохлятины на таком несчастливом месте вдосталь было. Вот за прошлые года и отожрались, расплодились…

Вернулись, наконец. Видимо, шли быстро: почти просохла Хеленка, но всё равно вид негодный и замурзанный.

— Ступай, да переоденься в сухое, — потребовал Хома. — В карету лезь, неуместно здесь сверкать.

Всё равно сверкала, не удосужилась дверку прикрыть. Пришлось закрывать, шторку задёргивать и тряпки из сундука передавать. Тьфу, вот ума у неё точно как у полумёртвой! Покопавшись в сундуке, Хома сунул в карету сапожки. Чего обувку беречь, раз ночь серьезная выдастся?

Тут немая издала придушенный визг. Хома сплюнул, полез в экипаж и выволок за хвост здоровенного пацюка. Грызун кусаться не пытался, висел в руке с этакой панской наглостью, будто это его карета и была. Казак примерился зашвырнуть хвостатую мерзостность в кусты, но хозяйка цыкнула:

— Не тронь! Отпусти зверя.

Хома выронил крыса в траву, обтёр ладонь о шаровары и хмуро поинтересовался:

— Снидать будем? Или велено и харч пацюкам жертвовать?

На обед соизволенье имелось. Сели у шалаша. Колбаса была добрая, аж во рту таяла, да и хлеб зачерстветь не успел. Только не имелось в тех яствах никакого удовольствия, поскольку приходилось слушать указанья ведьмы.

— Воля ваша, только я простой гайдук, а не панцирный, — уныло пробурчал Хома. — Не уговаривался я на такою безголовую гибельность.

— Да ты вообще не уговаривался, — напомнила хозяйка. — Ты разом всю службу подписал.

— Пущай. За глупость расплачусь. А она за что? — Хома ткнул пальцем в сторону панночки.

— А она моя, — усмехнулась ведьма. — Колбасу жрёт и ресницами порхает только потому, что я того захотела.

Хеленка зажмурилась и отложила куцик почти доеденного колбасного круга. Прогуливавшийся мимо Пан Рудь безо всякого интересу уселся спиной к славному огрызку и принялся слушать пение птиц.

— Ну, воля хозяйская, — пробормотал казак, представляя, куда бы ловчее всадить пулю доброй хозяйке. Вот так бы невзначай и бахнуть, безо всяких явственных умыслов, по примеру того, как рыжий кошак только что ту недоеденную колбасу втихую прибрал.

— Ты не косись, а то подавишься. Я, может, сама смерть найду. Надоело мне. И жизнь дурацкая, и рожи ваши глупые, варварские. А не найду, так по-доброму вас отпущу. Вот прямо завтра, — обнадежила ведьма.

«Видать, и ночь-то не протянем», — подумал Хома и пошёл по воду. Когда вернулся, хозяйки и Пана Рудя у шалаша не было. Сидела, сложив ноги по-турецки, Хеленка, ковыряла носок расшитого сапожка.

— Не дряпай, красиво же и так, — одернул Хома.

Панночка подняла глазища, стрельнула взглядом окрест и принялась показывать знаками.