Дети города-героя[сборник 1974]

…До войны по ленинградским улицам шли строем маленькие люди в черных шинелях, в фуражках, серьезные мальчики ремесленных училищ. Им выпало стать на ответственную работу в цехи, откуда ушли на фронт или эвакуированы взрослые рабочие. На их плечи легла большая ответственность. Поговорите с одним из них. Николай Кудряшев работает по третьему разряду на заводе, а выполняет работу четвертого и пятого разрядов. Ему пятнадцать лет, но он говорит уверенно, солидно: «Работаю, не считаясь ни с какими трудностями. На 130 процентов перевыполняю план. Обожаю свою работу. У меня уже и подручные есть, и ученики. Учу помаленьку. На заводе провожу, сколько нужно, сутки, когда двое суток, пока не выполню задание».

Вот они — новые люди, рождающиеся в огне войны. Их закалку ни с чем не сравнишь. Этот маленький гражданин может быть примером и для взрослых работников…

Николай Тихонов.

(Из книги «Ленинград принимает бой».)

Ю. Бродицкая Паренек с плаката

Встреча с ним несколько лет назад была для меня неожиданной.

Я никак не предполагала, что увижу его здесь, на комсомольской конференции, в зале Таврического дворца, и узнала его далеко не сразу. Только когда кто-то громко назвал его по имени, отчеству, я догадалась: да ведь это же он, тот самый Василий Васильич, которого знали в войну почти все ленинградцы.

Он мало вырос с той поры. Не располнел. Не раздался в плечах. В первый момент мне даже показалось, что в блокаду он выглядел полнее и шире. Потом поняла. В блокаду он носил ватник. Толстый, неуклюжий, не по росту. Сейчас на нем был костюм, хорошо сшитый, ладно пригнанный по фигуре.

Он стоял окруженный делегатами. Невысокий, худощавый человек, с тонким, нервным лицом, с темными волосами, а тогда… Я легко вызвала его в памяти таким, каким он был в том далеком, тревожном сорок втором году.

Сначала мне вспомнился разбомбленный дом. Лестничные клетки в доме обнажены. В разбитых комнатах шуршат лохмотья обоев. А на одном из уцелевших проемов стены, между пустыми глазницами окон, чуть оборванный снизу, висит плакат.

Большую часть плаката занимает станок. Над станком склонился подросток. Не подросток даже — мальчишка. Он так мал ростом, этот мальчишка, что под ноги ему поставлена высокая подставка. Пиджак с отцовского плеча висит мешковато. Брюки широки и длинны. Маленькая кепчонка, забрав под себя волосы, лихо торчит на самом затылке. А глаза — внимательные, зоркие — неотрывно смотрят на зажатую в патрон деталь.

Вот таким, точно таким, как на плакате, выглядел он и в жизни. Не случайно, написав под рисунком — «Для фронта», художник и скобках добавил: «Василий Васильич».

Остальные подростки, те кто работал с Ивановым рядом, на многие годы оставались еще Борями, Мишами, Сашами, Колями. Но этот пятнадцатилетний фрезеровщик с Н-ского, как положено было тогда говорить, завода был Василий Васильич. Не только на работе — даже в общежитии, даже в короткие минуты отдыха, даже товарищи обращались к нему только по имени-отчеству. И художник, работая над плакатом, тоже ни разу не назвал его Васей. Разговаривали они, впрочем, мало. Не до разговоров им было обоим. Оба трудились с утра до вечера. Только один за станком, другой — тут же в цехе, но за мольбертом.

И вот теперь, больше четверти века спустя, в зале Таврического дворца Василий Васильич рассказывал делегатам о днях минувших.

Они слушали его внимательно, с интересом. Но когда вдруг он вспомнил, как тем, кто оставался на вторую смену, давали дополнительный военный паек — сто граммов каши и сто граммов хлеба, мне захотелось вмешаться. Я побоялась, что они могут понять его неправильно. Ведь я-то хорошо знала: не из-за этих ста граммов, хотя были они тогда дороже золота, отработав двенадцать часов, Василий Васильич не оставлял станка. Просто он помнил всегда — каждую секунду, каждое мгновенье: «Если фашиста убил твой брат, — это брат, а не ты солдат». А Василий Васильич тоже стремился стать солдатом. Ах, как он к этому стремился, как рвался на фронт, на передовую. Как будто цех, в котором он работал, находился за тысячи километров от фронта. Как будто его рабочее место было спокойным, глубоким тылом…

…В Ленинград Василий Васильич приехал почти перед самой войной, в сороковом году. Точнее, осенью сорокового. Но на заводе, где он работает, все считают его коренным ленинградцем. Так оно, собственно, и есть. Разве что к слову «коренной» следует добавить еще и «почетный». Ведь жизнь его неразрывно связана с той порой нашего города, о которой историки и поэты одинаково пишут: «Девятьсот героических дней».