Дети города-героя[сборник 1974]

В одной из написанных после войны книг мне повстречалась фраза, что в военную пору подростки стояли за станками по двенадцать часов в сутки. Если бы только по двенадцать!.. Рабочих рук в войну не хватало, и двенадцать часов у станка стали нормой. Обычной нормой. Законом военного времени. Но у Василия Васильича, как и у многих его сверстников, была своя норма. Собственная. И она никак не укладывалась в двенадцать часов. Его норма означала: двенадцать и еще два часа. Двенадцать и еще пять часов. Двенадцать… Ну, в общем, двенадцать и еще столько, сколько потребуется для дела.

…В тот день он простоял у станка с восьми утра и до двух часов ночи. Хотя к двум он, пожалуй, добрался уже до дома. В темноте, ощупью нашел койку. Лег. Закрыл глаза. Уснул. Уснул так крепко, что, когда бомба ударила в дом, он не сразу понял, что случилось. Но удар повторился, и до него донесся отчаянный крик коменданта общежития:

— По траншеям, ребята! По траншеям!..

Василий Васильич выскочил на улицу, не успев захватить даже ватник. От холода, усталости и волнения его знобило. Тело ломило. В голове мелькнула мысль: «И поспать не удастся нынче, а ведь скоро уже на работу». Но эту мысль сразу вытеснила другая. Дом! Половины дома, той половины, где жили девочки, не было больше. Он ринулся из траншеи. «Надо спасать девчат». Чья-то сильная рука толкнула его в траншею обратно. Суровый голос сказал в темноте:

— Без вас обойдется.

К разбитому дому мальчишек не пустили. Там трудились пожарные.

…Мальчишки, что родились после войны. Мальчишки, которым сейчас четырнадцать, пятнадцать… Трудно вам понять, что пережили в войну ваши сверстники.

В ярко освещенном зале Таврического Василий Васильич вспоминал о блокадном пайке. О том дополнительном, что получали иной раз работавшие две военные смены подряд. Сто граммов каши и сто граммов хлеба! Если бы еще это и в самом деле был хлеб — настоящий — ржаной, ароматный!.. В Музее истории Ленинграда можно точно узнать, что входило в продукт, который ленинградцы любовно называли хлебом.

Мука ржаная дефектная — пятьдесят процентов. А остальное — отбойная пыль, жмых, целлюлоза, отруби, соя… И к этому хлебу из дефектной муки, отбойной пыли и целлюлозы добавьте невероятный холод.

Да, мы в кольце. А тут еще мороз
Свирепствует, невиданный дотоле.
Торпедный катер стынет на приколе,
Автобус в ледяную корку врос…

Хорошо, если бы только автобус. Честно говоря, людям иной раз казалось, что и сами они скованы льдом. Вот только сердце… Как это сказал сказочник? Тех, у кого горячее сердце, не превратить в лед… И это живое, несмотря ни на что, горячее сердце ленинградцев кроме тепла и хлеба нуждалось еще и в токе. Да, в токе. Ленинградцу нужен был электрический ток, чтобы снова могли заработать моторы. Чтобы снова стали вертеться станки в цехе. Чтобы снова можно было слать на фронт оружие. Чтобы снова, все время, несмотря ни на что, ощущать — ты боец! Ты в боевом строю! А без тока…

Нет! Василий Васильич не расставался с цехом и тогда, когда ток исчез. Руки слушались его плохо. Ноги стали словно чужими. И все-таки он продолжал работать.

Странное это было зрелище. Фантастическое. Почти пустой цех. В центре цеха маленькая железная печурка. Смоляные шашки из разобранного пола горят с треском. Но стоит отойти от огня хоть на несколько шагов — тепла как не бывало. А вдали от печурки ребята — по двое, по трое — вручную вертят станок. И пока они вертят, четвертый умудряется делать за это время какую-нибудь несложную операцию.

«Доисторические люди! Пещерные человеки!» — горько шутили они сами над собой, не думая о том, что войдут когда-нибудь в Большую Историю.

Но все-таки наступил момент, когда и Василий Васильич тоже выбыл из строя. Он проснулся утром. Хотел подняться с койки и не смог. Ноги сказали: «Баста! Послужили тебе и хватит. При такой еде больше таскать тебя не можем». Маленьким, сухоньким старичком лежал он в стационаре, который открыли в блокаду при заводе. Пока лежал, разные мысли лезли в голову от безделья. Вспоминал, усмехаясь, разговор в общежитии. При колеблющемся свете коптилки ребята мечтали, как станут жить, когда войны больше не будет. Участвовала в разговоре и Полина Степанова — секретарь заводского комитета комсомола. Василий Васильич сказал ей улыбаясь:

— Погоди, Полина. Отвоюемся. Купим корову. Привезем на завод, молоком поить всех станем…

Полина не без горечи отшутилась:

— Купили ребятишки соевую коровку…

Разговор о корове был, конечно, шутливым, а вот о хлебе… О том, чтобы хлеба у всех людей было столько… безотказно, в общем, чтобы было, мечталось всерьез и постоянно. Не переставал думать о хлебе Василий Васильич и лежа в стационаре. Не думать о нем было просто невозможно. И все-таки почти так же, как хлеб, ему нужна была работа. Вот почему каждого, кто приходил в стационар, он жадно спрашивал:

— А ток? Не слыхать, когда дадут ток?..