Дети города-героя[сборник 1974]

Хлеб подорожал, кило стоит теперь 1 р. 70 или 1 р. 90. Больше процентов муки добавляют. Кажется, самый большой голод — ноябрь и декабрь — прожили, теперь каждый день надеемся только на прибавку того или иного продукта.

Радио работает с перебоями, редко когда услышишь известия. Слыхали о взятии Рухлова и Малоярославца. Хоть бы поднажали под Ленинградом. Сейчас опять началась эвакуация, пусть едут, мы окончательно решили никуда, никогда, ни за что не ехать. Здесь родились, жили и умрем если надо. Мы уже накатались за лето, видали, что это за прелести. Хватит с нашей семьи!

Школы опять перестали работать, нет дров для отапливания. Вадька уехал на дачу, куда-то за город, они сняли комнату, потому что там будет работать Вадькин отец, ему близко ходить домой. Аркадий тоже переехал после смерти матери к тетке, так что товарищей у меня во дворе совсем не осталось. Чувствую себя пока еще ничего, если не считать легкой слабости и головокружения по утрам и вечерам. Опухоль на лице спала, начинаю резко худеть в лице. Перетерпим!

Сейчас еще только 2 часа, а уже темно. Пишу, сидя у печки, пишу много, лень вставать, а надо. Вообще сейчас чувствуешь себя каким-то сонным, вялым, безразличным ко всему. Где сейчас наши ребята????? Юрка Дьячков, Кузя, Борька Пеликов, Лебедь, Женька Дворников, Тамарка, Абрам, Белка, Силова и пр. и пр. и пр. Никого из них я не видал уже давно-давно.

Почему-то не тянет сейчас ни в кино, ни в театр, хотя сейчас есть деньги, зря валяются прямо. Вот 27-го пойдем в город с мамашей, куплю что-нибудь себе и братишке. Пусть лучше какая-нибудь вещь останется на память, после войны не будет ничего, мало будет и денег. Позавчера стоял в магазине за маслом (по 50 грамм на иждивенцев и служащих…).

27 января 1942 года. Сегодня наконец получил муки этой несчастной. День проживем, и то ладно. Вчера со мной удар был, на Лаврова свалился, какой-то дядька помог встать, еле добрался домой. Пришел домой, разревелся, понимаешь, обидно, продуктов не дают, хлеба не достал, промерз весь, затем еще видел этюд на Маяковской (не стану и писать). Пришел, слег, но всю ночь не мог заснуть, думал, что больше и не встану, нет, сегодня утром как будто полегчало, спину, правда, колет сильно, но не чувствую вчерашней слабости. Хлеб сегодня получил чудом каким-то, знакомые примазали, сами они стояли за хлебом с половины шестого, плохо с подвозом, нет воды, дров, транспорта, но хлеб очень невыгодный, горячий, мало (пока кончаю).

28… Хлеб еще достается трудно, с 7 часов до 1 часу из-за 800 грамм стоял. В городе прямо все с ума сходят, некоторые рабочие больны, третий день без хлеба сидят. Говорят, что будут давать муку взамен хлеба. Сегодня пока (!!!) еще проживем, благо хлеб достал, да остатки вчерашней муки (что-то вроде похлебки сварили). Что будет завтра? Увидим. Целую неделю не работает радио, не видим газет. Узнаем новости больше по слухам (большинство неправдоподобных). Говорят о взятии Пскова, Мги. Остается только желать, чтобы это было так. Тяжело! (Опять кончаю писать, книги кончились, топить опять нечем, придется опять идти в сарай.) Ну, пока, хватит.

6 февраля. Положение как будто улучшается. Завтра обещают начать выдачу продуктов. Писать пока нечего! Настроение все такое же.

9 февраля. Я болен и, наверно, последний раз, вряд ли встану, в голове мысли только о смерти. Затем сны разные. Врача нет, но по диагнозу тети — воспаление легких, бронхит, плеврит, ну и истощение организма. Руки и ноги отморожены, слезает кожа, зудят болячки, сочится кровь, дышать почти не могу, задыхаюсь, ужасный кашель, сильные боли в груди. Сил нет, кормит меня мать чуть ли не с ложечки, мне бы сейчас надо усиленное питание, а дома ничего нет, нет и никаких лекарств.

Я рад тому, что мать хоть ходит, она уже встала, что бы мы делали, если бы и она болела. Я не представляю. Ей, правда, сейчас очень трудно, но я ничего не могу поделать. Мне не верится, что я выживу. Ну что ж. Такова судьба. К черту!

13 февраля. Хлеб прибавили. Пока жив, дышу еще, как говорят, на ладан. Выдают кое-что из жратвы, но так мало.

16 февраля. Жив еще. Смутный луч жизни возникает во мне. Хочется верить, что я буду жить, стану дышать, ходить, смогу делать кое-что своими обезображенными руками. Каждый день обстрелы нашего района. От школы, говорят, одни стены остались.

Трикс подох 17-го от испуга. Был жуткий артобстрел (с 9 вечера до 2 часов ночи).

Стекла аллахом целы, потолок же как сетка, весь в трещинах.

21 февраля. Ура! Началась бесперебойная выдача продуктов, почти каждый день понемногу что-нибудь дают. Значит, я буду жить.

Я готов обнимать, плясать, целовать, но пока нет еще сил. Кашель уже не так одолевает. Лежу с грелками, с горчишниками. Руки заживают. Пичкают разными лекарствами. Ноги гниют. Боюсь, что отморожены все пальцы левой ноги, они совсем черные и дохлые.