Дети города-героя[сборник 1974]

А весной заметили: стал запарывать детали. Задумываться, что ли… Почему? Присмотрелись, а это — воробьи. Свили под окном гнездо, вывели детей — чириканье, возня. И он — ну мальчишка же еще! — как на них заглядится, станок «вз-вз», а он все забыл. Со столов крошки собирает, им сыплет на подоконник…

— Ну вот, — торопливо проговорил Павел Соколов, Соколов-второй, — придумали, добыли ему чижа…

— Придумали! Добыли! — зашумели вокруг. — Это он сам все придумал — Никифорович! Ну как же: тезка, однофамилец; дружба у них получилась… И где он посреди блокады птицу достал, вот фокус…

— На Островах поймал, — неохотно сказал Павел Никифорович.

— То-то, что на Островах, надо же! Ну клетку, конечно, сделали, повесили все хозяйство с вечера над станком, смотрим. Он пришел, увидел… Думали — помрет. Верит и не верит: «Это — мне? Это — мой?» Потом замолчал, руки к груди прижал, стоит и сказать ничего не может…

— Ну, тут воробьи — на пенсию, по боку; работа пошла как штык, показатели растут. Но к клетке не подойдите: кидается, как зверь. И вот, сами вы видели: обстрел или бомбежка — тут уж с ним соброзу нет. Пока чижа в убежище не стащит, весь колотится, боится. За себя — ничуть, а за чижа — как за ребенка…

— А что? Он у него единственный остался, которому еще помощь нужна, — сказал тихий женский голос. — Эх, моя бы воля, я бы этого Гитлера проклятого на шурупчики-шайбочки всего разобрала. За одного за Петю этого, за его сиротство горькое…

— И разберем, Наташ, — тотчас же ответили женщине. — Будь спокойна, разберем. И его, и еще многих. Не мы, так другие.

Когда я слышу слово «Ленинград», я вспоминаю блокаду. А подумав «блокада», непременно вижу перед собою четырнадцатилетнего токаря Соколова и над ним, в солнечном луче, птичку. Птичку в клетке. Не могу забыть…

— ★ — Как мы стали тимуровцами

…Сначала мы только помогали школе. Нужно было сделать плиту для школьной столовой. Мы принесли 800 кирпичей и 32 ведра песку. Понадобился методический кабинет, а учебные пособия находились в другой школе, временно не работавшей. Мы перенесли на руках все карты, таблицы, пособия, учиться стало интереснее и легче. Мы оборудовали пионерскую комнату.

Настала зима. Дрова для школы довезли на трамвае до площади и сгрузили их там. На детских саночках, на плечах, волоком перетащили дрова в школу, а было их 150 кубометров. Мы помогали их пилить, складывать. Тепло, хорошо стало в классах. Вот тогда мы и подумали: нам-то тепло, а каково тем, кто не может привезти себе дров. Тогда мы пошли в райком комсомола и сказали, что хотим помогать семьям фронтовиков и инвалидам Отечественной войны. Так у нас образовалась тимуровская дружина. Мы доставали ордера, получали на складе дрова и отвозили на дом семьям фронтовиков. Трудно было везти: и сыро, и скользко, а подумаешь, что на фронте людям несравненно труднее, и поклажа кажется не такой уж тяжелой. У нас есть свое подшефное домохозяйство. Недавно мы обработали для него земельный участок. Вся эта земля поделена между живущими в доме семьями фронтовиков, которым не под силу было самим вскопать себе огороды.

Мы часто навещали и навещаем раненых бойцов в госпитале: читаем им книги, газеты, пишем письма. Иногда бойцы дают нам поручения, которые всегда охотно выполняются. В госпитале мы выступаем с концертами, к которым всегда тщательно готовимся — ведь нас слушают фронтовики, да еще раненые. Все тимуровцы хорошо учатся, все перешли в следующий класс.

Начальник тимуровской команды школы № 82 Герман Приезжий. Члены команды: Нонна Ларионова, Нина Ширинская, Иван Луцкий

(«Ленинградская правда» № 127, 1 июня 1943 г.)

М. Черкасский Два рассказа матери

Ляля

Тысячи школьников с чемоданами, рюкзаками, сумками направлялись по Невскому на Московский вокзал. Внешне это напоминало обычную летнюю картину. Но не в пионерский лагерь уезжали ребята — в эвакуацию.

Мы шли втроем, я и две мои девочки — пятиклассница Ляля и шестилетняя Зоя. И я наказывала Ляле, чтобы следила за младшей сестренкой, заботилась о ней, если, конечно, окажутся вместе, в одной деревне.

— Хорошо, мамочка. А ты береги виолончель.

Она очень жалела, что не может взять с собой инструмент.

— Вот видишь, если бы я училась на скрипке… — И замолчала.

Лет пять назад привела я Лялю в Музыкальное училище имени Римского-Корсакова. В нашей семье много было скрипачей, правда любителей, и я хотела, чтобы Ляля тоже училась на этом инструменте.

— Ну, хорошо, — сказал преподаватель, после того как проверил слух, — подойди сюда, покажи руки, девочка.

Он замолчал надолго. Я заволновалась. А он все разглядывал пальцы семилетнего человечка.

— Ну вот, — наконец-то заговорил Ефим Самойлович Шполянский, — скажи твоей маме, что ты не будешь играть на скрипке. Ты будешь играть на виолончели, — по-прежнему обращаясь лишь к ней, сказал он, и голос его как-то странно дрогнул.