Дети и тексты. Очерки преподавания литературы и русского языка

Видно, что выпускники разных лет, ценя приобретенные в школе знания и умения, кажется, больше дорожат тем, что не имеет конкретного практического применения, по-иному открывшейся им картиной мира и осознанием своего места в нем.

Гуманитарные классы (или филологические, или с углубленным изучением литературы) существуют не один десяток лет; возникали они, скорее всего, по инициативе учителей. Я не занималась историей вопроса, но очень хорошо помню, как в 1970 году проходила педагогическую практику в таком классе, одном из двух-трех в Москве (дело было в школе № 711, литературу там преподавала Вера Романовна Вайнберг, учитель незаурядный и личность, как теперь говорят, харизматическая). В своем дипломе я доказывала право гуманитарных классов на существование исходя из общегуманных и общедемократических соображений (дети разные; если есть такие, кто хочет и может заниматься литературой больше и серьезнее, то почему бы не дать им такую возможность?). Оперировала, в частности, скудной информацией, какую удалось тогда добыть, о специализации в школах США. И даже надеяться не могла на то, что всего двадцать с небольшим лет спустя сама стану преподавать литературу в гуманитарном классе.

Вырабатывать идеологию гуманитарного класса мне не пришлось – она в основном уже была определена моими коллегами по 57‑й школе. Школа славится математическими классами; предполагается, что и в гуманитарных нужно готовить людей, которые будут впоследствии заниматься наукой или, по крайней мере, чем‑то связанным с историей или/и литературой, для чего прежде должны поступить в гуманитарные вузы. При этом подготовка в соответствующий вуз ни в коем случае не рассматривается в качестве важнейшей задачи, но и радикальный пересмотр жизненных ценностей и ориентиров тоже как будто не планируется. А между тем именно это нередко происходит с нашими учениками.

Не так давно мы с [одноклассником] говорили о том, что девятый класс в 57‑й школе стал для нас некоторой точкой отсчета, как во временном, так и в культурном плане. Все, что происходило до этого времени по хронологии, отошло на второй план и как‑то забылось… Мы привыкли видеть себя в кругу людей думающих, читающих и во многом сходно мыслящих и теперь ждем и ото всех остальных людей как минимум того же.

Впрочем, за три года изменилось не только отношение к окружающим людям, но и к самому себе; от себя мы требуем постоянной работы: сколько бы мы ни делали, нам кажется, что все мало. По крайней мере, для меня это именно так. Если в предыдущей школе я в лучшем случае делала домашние задания и могла считать, что этого более чем достаточно, то теперь, даже сделав всю обязательную работу и прочитав всю литературу по спискам, я знаю, что этого слишком мало для того, чтобы сказать нечто действительно новое… (Е.С., студентка РГГУ, выпуск 2005 г.).

Разумеется, такие серьезные личностные изменения объясняются не особым учебным планом, хотя он несколько отличается от обычного (в гуманитарных классах нашей школы больше часов отводится литературе и истории, два часа в неделю отдано латинскому языку, естественно, несколько сокращено время на изучение других предметов). Главную роль здесь играет атмосфера обучения. Она создается и школьной традицией, и усилиями учителей, но в немалой степени зависит от состава учеников. В гуманитарные классы мы набираем по конкурсу, хотя, надо сознаться, конкурс этот не слишком высок, как правило, не более двух человек на место. Кто и зачем к нам приходит? Обычно у учеников мотивация довольно слабая, часто им просто хочется учиться в хорошей школе, а в математический класс не приняли; иногда это происходит по желанию родителей, а не самих учеников. Вот как рассказывают о том, как они пришли в гумкласс, выпускники: