Дети и тексты. Очерки преподавания литературы и русского языка

Я поступил в 9-й гуманитарный класс в 1992 году, когда мне было 13 лет, и проучился в нем до 1995 года, то есть до 16 лет. Это возраст, в котором человек особенно остро воспринимает все жизненные впечатления, как положительные, так и отрицательные. Поэтому годы учебы остались в моей памяти периодом очень напряженной внутренней интеллектуальной и эмоциональной работы. В ранней юности я, как и почти все мои сверстники, ощущал горячую потребность претворить неопределенное стремление к чему‑то высокому и прекрасному в какие-нибудь конкретные поступки и свершения. И для этого требовались учителя и наставники, которые могли бы направить мои порывы в известное русло. В то время мне казалось, что такое русло может быть только одно, а открыто оно избранным. И мои учителя не только не разубеждали меня в этом, но с необычайным единодушием поддерживали во мне и моих одноклассниках такое представление. <…>

Но делалось все это так умно и исподволь, что внешне походило на некоторый даже чрезмерный демократизм, едва ли не плебейскую простоту отношений. Элита, согласно прививавшимся в школе представлениям, – это не те, кто родовитее или богаче других, а это те, кто умеют наслаждаться Мандельштамом. Многие и очень многие этого не умеют. Ну что же – это просто хорошие люди, ничего в них неправильного нет. Но вот те, кто умеют это делать или, по крайней мере, по своим слабым силенкам способны притвориться таковыми, – те особые, отмеченные, у них дар.

Не так желчно, но не менее отчетливо писали об этом и другие выпускники:

В РГГУ поступила половина моих одноклассников, и долгое время, пока мы регулярно появлялись в институте, все было почти как раньше.

Мы все время чувствовали свою особенность. Отличие от других, аристократизм. И это вместе с невежеством и смирением.

Мои одноклассники, редкие люди, были похожи в следующем: у всех был «комплекс неполноценности пополам с манией величия».

С одной стороны, появилось множество «паролей», определяющих «своих» людей (если человек не опознает цитаты из всеми нами в гуманитарном классе читанного и перечитанного произведения, то он явно не «наш»), но с другой стороны, привычка сосуществования с этим кругом людей затрудняет включение в него каких бы то ни было новых.

Кажется, речь идет о снобизме, в котором часто укоряют выпускников спецшкол; но, может быть, знать, что вокруг тебя много «своих», с которыми ты ощущаешь интеллектуальное и духовное родство (а не, скажем, сходство по марке автомобиля или посещаемым курортам), совсем не так плохо для входящего в жизнь человека? И имел же право Пушкин воскликнуть, что для него и других лицеистов «целый мир – чужбина» и лишь Царское Село – «отечество».