Дети и тексты. Очерки преподавания литературы и русского языка

Облаком волнистым
Пыль встает вдали;
Конный или пеший —
Не видать в пыли!

Вижу: кто‑то скачет

На лихом коне.
Друг мой, друг далекий,
Вспомни обо мне![40]

Если стихотворение слушают неопытные читатели, на всякий случай уточним, видно ли, кто там в пыли – конный или пеший, нет ли противоречия: то «не видать», то «вижу». После такого вопроса уж все догадываются, что перед нами движущаяся картинка: сначала не разобрать, а потом уже понятно – всадник. Для ясности спросим, в каком направлении он скачет. Один ученик мне удивительно ответил: «По косой!» – а потом объяснил, что всадник и приближается к наблюдателю, раз становится виднее, и при этом не к нему скачет; так что, действительно, «по косой». Можно ли теперь сказать, что «облако рассеялось» и полная ясность наступила? Пожалуй, нет. Загадка в том, как связаны со всем предыдущим две последние строчки, на все предыдущее непохожие. Может, лучше даже сначала спросить (себя или учеников), чем именно они непохожи.

В первых шести строчках перед нами две картины, увиденные наблюдателем, в последних двух – восклицание, как будто не связанное с этими картинами, – призыв к далекому другу, о котором раньше не было ни слова; сначала информация с интонацией нейтральной, спокойной, потом – сильное чувство, эмоциональный взрыв. Другое отличие – стилистическое. Строки со 2‑й по 6‑ю подчеркнуто простые, разговорные (только первая с инверсией, да еще и состоит из сравнения и эпитета – «облаком волнистым»); «не видать» звучит просторечно; сложные предложения – бессоюзные, единственный союз на все стихотворение – «или»; нет слов, которые кажутся необходимыми даже для прозаического рассказа, чтобы показать последовательность событий (например, «а вот теперь вижу»). А последние две очевидно лирические, поэтические: здесь и обращение к тому, кого рядом нет, и повторенная инверсия («друг мой, друг далекий»).

И звучат эти две строчки по-особому: только в них, впервые за все стихотворение, появляется энергичный звук «р» в слове «друг» и вместе с этим словом повторяется. А какие звуки были заметнее всего раньше? В первых двух строчках сначала обволакивающие, вязкие стечения согласных БЛ, МВ, ЛН, потом труднее произносимые ЛЬФСТ, ТВД; в четвертой – опять трудное ТЬФП, но в целом звучание становится более легким, почти певучим, только в пятой строчке послышался мгновенный конский топот – КТО‑ТО, так что мы догадываемся, что не пеший, а конный, за миг до того, как узнаем это из слова «скачет». Дальше такого скопления согласных почти не встречается, в шестой строчке их всего на одну больше, чем гласных, – в полном соответствии с характером совершаемого – стало просто и ясно (и грустно), и вот этот прорыв-взрыв: «друг, друг».

(Примечание-отступление. Звуковое восприятие стихотворения – дело довольно субъективное. В доказательство этой нехитрой мысли приведем фрагмент из работы профессионального филолога А.М. Ранчина, где из наблюдений над звуковым строем этого же произведения делаются совсем другие выводы.

В стихотворении выделяются два звуковых ряда. Первый – аллитерация на «л», оформляющая мотив дали (звук «л» содержится в словах «даль» и «пыль», и он является опорным согласным в рифме «дали – пыли»): «Облаком волнистым // Пыль встает вдали <…> Не видать в пыли! <…> На лихом коне. // Друг мой, друг далекий». Второй ряд – аллитерация на «д», оформляющая мотив привязанности к «другу» и разлуки: «Друг мой, друг далекий». Оба ряда – ассоциирующийся с разлукой и ассоциирующийся с близостью – «дружбой» – пересекаются в словах «даль» и «далекий»[41].)

А какие выводы сделает читатель, увидевший два таких разных анализа одного и того же? Может сделать вывод обидный: значит, все это выдумки, пустое занятие для праздных умов; каждый говорит, что хочет, ничего объективного здесь нет. Но может сверить чужие выводы со своими ощущениями. Одним интересны несколько умозрительные связи, не воспринимаемые непосредственно, а установленные в результате размышлений, другим – именно ощущения, причем возникающие не столько при слушании, сколько при произнесении вслух и удивительным образом подтверждающие и даже обогащающие понимание, полученное непосредственно из значения слов. Важно, что два разных рассуждения о звуках стихотворения не противоречат одно другому, оба слышат в них музыку привязанности и разлуки.

Значит, на вопрос о том, как связаны две последние строки со всем предыдущим, можно ответить примерно так. Оказывается, за этим вглядыванием в пыльное облако – неназванная тоска по другу или возлюбленному (а может, героиня – женщина и думает о возлюбленном), ожидание, кратковременная надежда и – нет! – такой силы разочарование, что прорывается прямое, открытое – хотя все равно неназванное – чувство.