Дети и тексты. Очерки преподавания литературы и русского языка

Но не будем довольствоваться таким выводом. Обратим внимание на то, что в ответе Ломоносова на четыре строки больше, чем в словах Анакреона. О чем эти «лишние» строчки? Оказывается, вопреки ожиданиям, не о подвигах, а о любовном чувстве («Я чувствовал жар прежней // В согревшейся крови… Хоть нежности сердечной // В любви я не лишен…»). Можно усмотреть в этих стихах намек на то, что некоторые изменения в чувствах поэта и в творчестве связаны с временем и возрастом. Спросим девятиклассников, справедливо ли утверждение, что Ломоносов отрицает любовную поэзию и считает достойным поэта делом только воспевание подвигов; хорошо, если школьники с таким утверждением не согласятся и отметят, что здесь нет спора или, тем более, борьбы – есть спокойный, не без лукавства, разговор, в крайнем случае – возражение. Любопытно осмыслить употребление обращений («герои» – у Анакреона, «Анакреон» и «любовны мысли» – у Ломоносова): каждый обращается к тому, от чего отказывается или кому возражает.

Предложим ученикам сравнить звучание «Разговора…» и «Оды на день восшествия…». Они, безусловно, отметят бóльшую легкость и простоту «Разговора…» и, может быть, даже попытаются объяснить это более короткой строкой (здесь ямб трехстопный, а не четырехстопный) и более простой рифмовкой – везде перекрестной (в отличие от десятистрочной одической строфы с сочетанием всех видов рифмовки). Вероятно, не дожидаясь следующего нашего вопроса, продолжат сравнение и скажут, что «Разговор…» написан не высоким, а средним «штилем» – в нем почти нет старославянизмов (только понятные всем и едва ли не общеупотребительные «персты», «возносил» и «восхищен») и есть разговорное слово с уменьшительным суффиксом «тоненькие».

Всегда полезно посмотреть на обсуждаемое произведение как на одно из звеньев в бесконечной цепи истории поэзии. Оглянемся назад. Еще сравнительно недавно, в 1735 году, В.К. Тредиаковский, начавший реформу русского стихосложения, утверждал, что в русском стихе следует придерживаться хорея и соблюдать непременно женскую рифму, а сочетание мужских и женских рифм вовсе недопустимо: «Таковое сочетание стихов так бы у нас мерзкое и гнусное было, как бы оное, когда бы кто наипоклоняемую, наинежнейшую и самым цветом младости своея сияющую Эвропскую красавицу выдал за дряхлого, черного и девяносто лет имеющего Арапа». Ломоносов не согласился с Тредиаковским и на практике утвердил богатые возможности русского стиха (впрочем, поздние стихи Тредиаковского тоже написаны ямбом и с чередованием мужских и женских рифм). А теперь посмотрим вперед. Именно с Ломоносова устанавливается традиция русских стихов о сущности и назначении поэзии, написанных в форме диалога (достаточно вспомнить стихотворения Пушкина «Разговор книгопродавца с поэтом» и «Поэт и толпа», лермонтовское «Журналист, читатель и писатель», стихотворение Некрасова «Поэт и гражданин» – вплоть до «Разговора с фининспектором о поэзии»).

Не стоит так же подробно рассматривать остальные части «Разговора с Анакреоном». Но по крайней мере еще одно интересное наблюдение можно сделать. Из четырех пар стихотворений есть одна, в которой слова Анакреона и ответ Ломоносова различаются стихотворным размером. Предложим ученикам найти эту пару (она последняя в цикле), определить размеры, прочитать стихотворения и отыскать строчку, которая почти буквально повторяется в ответе. Мы рассчитываем услышать, что ода XXVIII переведена хореем, а ответ написан ямбом. Первой строчке оды – «Мастер в живопистве первой» – соответствует строка «О мастер в живопистве первой». Один звук, частица, превращает хорей в ямб. Что изменяется от этого? Один мой ученик однажды сказал очень удачно: «И получается ода!» (хотя собственно одой у Ломоносова названа первая часть; ученик имел в виду именно ломоносовские оды «На день восшествия»). Может быть, он опознал, по словам Маяковского, «оды торжественное “О!”», но, скорее всего, точный слух подсказал ему разницу в звучании. Действительно, четырехстопный ямб ответа звучит куда торжественнее четырехстопного хорея, и это звучание очень оправдано изменением в содержании: Ломоносов говорит не о красотах возлюбленной, а о величавой красоте России.

Мы рассмотрели случай, когда русский поэт XVIII века вступил в «состязание» с поэтом античным. Но, может быть, еще интереснее ситуации, когда наш современник пишет стихи, намеренно отсылающие к известному произведению XVIII века. Тогда новое произведение вступает в сложные отношения согласия – продолжения – развития – спора с предшествующим. Таково стихотворение И. Бродского «На смерть Жукова», заставляющее вспомнить державинского «Снигиря». О том, как сделан «Снигирь», мы подробно говорим на уроке, а потом читаем стихотворение Бродского, находим прямые отсылки и переклички, пытаемся понять, как в нем по‑новому преломились особенности образца и что в стихотворении ХХ века противоречит его форме и духу.