Дети и тексты. Очерки преподавания литературы и русского языка

«Снигирь», написанный на смерть А.В. Суворова, – стихотворение необычное во многих отношениях, начиная с названия (вспомним традиционное «На смерть князя Мещерского»). Можно сразу же сообщить ученикам об ученом снегире, жившем у Державина и умевшем насвистывать коленце военного марша, или прочитать вслух соответствующую страницу из книги В. Ходасевича «Державин». С военным маршем связан и ритм «Снигиря» (ученики опознают либо четырехстопный дактиль с пропущенным безударным слогом в середине строки, либо два двустопных дактилических полустишия). Дальше разговор может пойти разными путями.

Оттолкнемся от слова «марш» и спросим девятиклассников, соответствуют ли интонация, синтаксис, лексика стихотворения их представлению о марше. Тогда, возможно, мы получим ответ, что здесь есть «маршевые», торжественные строчки, например «Тысячи воинств, стен и затворов // С горстью россиян все побеждать»[88], есть высокие, маршевые или, скорее, одические, высокого стиля слова «вождь, богатырь, доблести, славный муж, львиное сердце, орлиные крылья». Но основная интонация стихотворения – горестная, вопрошающая, и сочетание с маршевым ритмом дает сложный эффект (не будем допытываться, какой именно – это и нам самим трудно сформулировать). Да и лексика неоднородна: все замечают «солому, клячу, сухари» – слова бытовые, конкретные, повседневные. Какова их роль? Снижают ли они образ полководца? Разумеется, нет, наоборот, появляется ощущение, что воспевается личность исключительная, человек великий, но при этом земной, претерпевающий физические лишения – и оттого еще более прекрасный (ученики, вероятно, вспомнят: что‑то подобное, хотя и не в таком заостренном виде, было уже в «Фелице»). В дальнейшей беседе выявятся и другие контрасты, на которых построено стихотворение.

Другой путь – предложить девятиклассникам как можно более точно определить мысль и чувство каждой из четырех строф и выделить в ней самое сильное место. Тогда получится примерно так.

1. Невозможно смириться с утратой необыкновенно сильного, яркого, великого человека. «Северны громы в гробе лежат» – невероятность, противоестественность случившегося подчеркивается сходством звучания слов «громы» и «в гробе».

2. Суворов, земной человек, вместе со своим войском испытывал лишения военного быта и при этом был гениален и непобедим. Сильное место и здесь связано с ярким контрастом. Одни назовут первые две строчки строфы, где сочетаются высокие «рать, пылая» с уже упоминавшейся «клячей» (заметим, что этим же интересны и 3–4-я строки, где перифрастический «меч» соседствует с конкретной «соломой»); другие – последние строки, стилистически однородные, но построенные на противопоставлении, подкрепленном гиперболой и литотой («тысячи воинств – горсть россиян»).

3. Судьба и люди были несправедливы к Суворову, но великий человек мужественно встречал страдания нравственные. Острее всего, наверное, звучит строка «Скиптры давая, зваться рабом» (здесь необходим исторический комментарий: в европейские государства, завоеванные Суворовым, возвращались монархи, изгнанные войсками республиканской Франции). Но может быть, кому-нибудь из учеников покажется самой важной строчка, говорящая о богатстве личности героя, – «Шутками зависть, злобу штыком…» – с выразительной звуковой перекличкой слов, называющих разнообразное оружие в борьбе с невзгодами, – «шутками» и «штыком».

4. Ушел великий человек, и ушла героическая эпоха. «Слышен отвсюду томный вой лир» – строчка звучит почти пародийно из‑за дополнительного ударения на слове «вой» и имитирующего вой ассонанса у‑у‑о‑ы‑о; этот вой во вкусе новой эпохи связан с предыдущей строкой о «бранной музыке» по смыслу, а с последующей – по звучанию: в словах «львиного сердца, крыльев орлиных», характеризующих героя ушедшей эпохи, те же звуки, что и в словах «вой лир»: ль, в, н, р.

Сложно, на контрастах построенное стихотворение, непривычное по форме, тем не менее вполне отчетливо по идее; сам автор называл его одой, герой ее оплакан и воспет.

Стихотворение Иосифа Бродского «На смерть Жукова»[89] явственно отсылает к державинскому «Снигирю» – и не только завершающими строчками «Бей, барабан, и, военная флейта, // громко свисти на манер снегиря», но и ритмом, и строфикой; правда, и ритм, и рифмовка у Бродского несколько проще, чем у Державина. «Пламенный Жуков» заставляет вспомнить «сильного, храброго быстрого Суворова», который ездил перед ратью, «пылая»; метафорические «меч» и «стены» появляются у Бродского во второй строфе – такой же по счету, как у Державина. Бродский еще более резко, чем Державин, сталкивает стилистически несовместимые слова – «алчная Лета» (заставляющая вспомнить последнее стихотворение Державина, его «грифельную оду», с «рекой времен» и «жерлом вечности», которым «пожрется» все) и «прахоря» («сапоги», жаргонное).

Ориентация на XVIII век видна и в старославянизмах, и в архаичном пред коими. Узнаваемы и мысли о полководческом даре героя и немилости властей.