Дети Йеманжи

В полном недоумении Эва уставилась на старые ворота – которые, словно только этого и дожидаясь, начали со скрежетом открываться. К машине вышел высокий чернокожий старик с совершенно белыми волосами и бородой. На нём были старые шорты цвета хаки и жёлтая, застиранная футболка. Изрезанное глубокими морщинами лицо улыбалось. И Эва сразу же узнала эти сощуренные, смеющиеся глаза цвета остывшего пепла. И с визгом выскочила из машины:

– Ой! Сеу Осаин!!! Здравствуйте!

Старик открыл ей объятия, и Эва оказалась в его руках: сухих, сильных, пахнущих корой деревьев, травами и табаком. Бабушкин друг совсем не изменился за те полгода, которые Эва не видела его.

– Вы здоровы… с вами всё хорошо… Вы здесь, какое счастье… О-о, а мама сказала, что вы уехали к детям в Ресифи!

Старик молча гладил её по волосам. Затем, слегка отстранив, осмотрел Эву с головы до ног, удовлетворённо сказал: «Ты вылитая Энграсия, дочь моя, можно с ума сойти!» – и пригласил всех в дом.

Пока мужчины возились у открытого «форда», выгружая кресло и перенося в него Обалу, Эва не удержалась и помчалась в сад. «Не может быть! Не может быть!» – стучало в висках. Но приходилось верить своим глазам: бабушкин сад стоял на своём месте и ничуть не изменился. Всё так же шелестели ветвями кротоны, питангейры и манго. Всё таким же развесистым было старое, давно не дающее плодов какаовое дерево. Всё так же взбиралась по стволам пальм сизая лиана-хойя. И старые, заботливо выкрашенные зелёной краской качели Эвы, на которых когда-то качал её подросток Ошосси, свисали с толстой ветки платана. По стволам деревьев бесшумно скользили пучеглазые гекконы. Дряхлая черепаха безмятежно грелась в солнечных лучах, пробивающихся сквозь кроны деревьев. Над ней прыгали и дрались птицы. Эва присела на качели, качнулась раз, другой, запрокинув голову и подставив лицо солнечному лучу. По спине тёплыми мурашками побежало счастье. Наконец-то она была дома!

И внутри дома всё осталось таким же: поднятые жалюзи, полосы солнца на дощатом полу, зеркало в резной ореховой раме на стене, комод с фигурками святых, статуя Йеманжи с младенцем на руках и кружка чистой воды перед ней, кровать с тканным из полосок материи покрывалом, фотографии на стенах… И даже старые игрушки Эвы всё так же валялись в деревянном ящике. И её книги лежали на полке, и карточка, где Эва в школьной форме гордо улыбалась в объектив, стояла на стареньком радиоприёмнике. И бабушкины спицы торчали из клубков шерсти в коробке на подоконнике. И полосатая кошка сидела под столом, вылизывая себе лапу.

Сеу Осаин накрывал стол для кофе. Ему помогал Марэ. Обалу сидел возле полки с книгами и, протягивая руку то за одним, то за другим томом, раскрывал их и пробегал глазами строки. Его лицо было по-прежнему сумрачным, он избегал встречаться глазами с Эвой и братом.

– Малышка, моё печенье, конечно, хуже, чем пекла Энграсия… – Сеу Осаин поставил на стол керамическое блюдо с тёплым шоколадным печеньем – точь-в-точь таким же, как делала бабушка, – Но, может, тебе тоже понравится.

Эва застонала от счастья и немедленно сунула одно печенье в рот.

Конечно, оно оказалось другим. В привычном шоколадном вкусе появилось что-то остро-травяное, пряное, душистое, незнакомое – но такое притягательное, что Эва с наслаждением проглотила печенье и потянулась за следующим, даже не глотнув кофе.

– Замечательно, сеу Осаин! Оно очень вкусное! Вы научите меня?

– Ты испечёшь своё, малышка, – широко улыбнулся старик, доставая сигареты. Он уже успел прикурить от протянутой Марэ зажигалки и сделать первую затяжку, когда Эва спросила:

– Но как же это получилось? Когда бабушки не стало, разве этот дом не продали?

– Продали, – с готовностью кивнул сеу Осаин. – Мне.

Эва вытаращила глаза. Марэ тихо рассмеялся, глядя на неё. Старик улыбался тоже, невозмутимо дымил сигаретой.

– Но… сеу Осаин… Ведь это ферма… много денег… Разве у вас?..

– У меня, конечно, их не было. Но твои братья и тётка сделали всё, чтобы ферма Энграсии не ушла в чужие руки. Она теперь принадлежит всем нам. – Старик улыбнулся, показывая крупные желтоватые зубы, – И сегодня здесь наконец-то снова будет макумба!

– Она будет, даже если не найдётся Шанго? – уточнила Эва. Сеу Осаин вздохнул. Помолчал, ероша ладонью седые курчавые волосы. Тяжело выговорил:

– Ума не приложу, как мог мальчик такое натворить… Это не укладывается в моей старой голове. Но макумба будет, да. Дети Йеманжи воззовут к своей матери. Я слышал, что Нана Буруку превзошла саму себя, желая отомстить сестре. И Эшу больше не может сдерживать аджогунов. Невовремя, надо сказать, Шанго наломал дров. Очень невовремя…

– Разве Шанго сам не понимает этого? – осторожно спросила Эва. – Он ведь должен знать, что дела плохи! Что братья не справляются без него! Что он нужен здесь!