Дети Йеманжи

У порога Эшу вдруг остановился как вкопанный.

– Не пойду!

– Эшу! – умоляюще сказала Эва, понимая, что он в самом деле вот-вот развернётся и уйдёт, – и что она, спрашивается, сможет сделать? – Пожалуйста! Я ведь с тобой!

– Да что мне с того? – огрызнулся он. – Это мои дела! Отвяжись, не выводи меня!.. Ты видишь, что дверь заперта?

– Ты можешь её открыть!

– Не могу! Не буду!

– Эшу!

– Всё, женщина, я ушёл!

Он выдернул ладонь из пальцев Эвы, глубоко засунул руки в карманы рваных джинсов и, не оглядываясь, зашагал вниз с холма мягкой походкой капоэйриста. Эва в отчаянии посмотрела на него, дёрнула за ручку двери – и чуть не опрокинулась навзничь: дверь оказалась не заперта.

– Эшу!!!

Он оглянулся. И изменился в лице, глядя на приоткрывшуюся дверь. Не давая брату опомниться, Эва вновь схватила его за руку и увлекла в тенистый полумрак дома. Почти бегом они пересекли пустой магазинчик, чудом не опрокинув гипсовую, в человеческий рост статую Ошала в белых одеждах, напугали кошку, с воем вылетевшую на улицу, задели допотопный телефон, по которому Ошосси той страшной ночью слушал разговор двух сестёр, – и Эва потащила Эшу, упиравшегося, словно мальчишка, вверх по узкой деревянной лестнице. Старые ступени угрожающе скрипели. Перила грозили проломиться. В солнечном луче плясали ополоумевшие пылинки.

– Нет! – хрипло, уже с настоящей угрозой сказал Эшу, оказавшись перед маленькой дверью наверху. Но Эва уже толкнула эту дверь и шагнула внутрь.

Она сразу же увидела отца. Он стоял спиной к ней – высокий, широкоплечий, с подтянутой, несмотря на возраст, фигурой. Утреннее солнце, входившее в распахнутое окно, играло в его курчавых, наполовину седых волосах, на смуглых плечах: дон Каррейра ещё не надел рубашку. На скрип двери он не обернулся.

Жанаина сидела на развороченной постели, обхватив руками колени, в длинной, старомодной ночной рубашке небесного цвета, с белым кружевом по подолу, напоминающим морскую пену. Чёрные, с нитями седины, вьющиеся и густые волосы были откинуты за спину. Под голубой тканью рубашки очерчивались груди – тяжёлые, уже провисшие груди рожавшей и кормившей женщины. Ноги – неожиданно худые и изящные, с тонким браслетом из синих и белых бусин на левой щиколотке, – скрещивались на смятом одеяле. Рядом с ней, на стене, в рамке из морских ракушек, висел нарисованный Эвой портрет бабушки Энграсии: юной, прекрасной, в сине-белом наряде Йеманжи.

Жанаина повернулась к двери раньше, чем это сделал отец, – и на её лице появилась слабая улыбка. Сеточка морщин легла возле глаз – пронзительно-синих, молодых и насмешливых.

– Эвинья, девочка моя! Наконец-то!

Отец обернулся. Эва встретилась с ним взглядом. С недоумением подумала про себя: почему она ничего не чувствует, глядя сейчас на чужого человека, которого восемнадцать лет называла отцом?

– Эва! Что ты здесь делаешь? – спокойно, не повышая голоса, спросил он. Эва заметила и оценила отцовское самообладание. И ответила ему в тон:

– Я пришла к своей тёте.

– Жанаина, ты обещала мне…

– Ты взял с меня слишком много обещаний, Ошала, – низким, задумчивым голосом сказала она. – Но все их я исполнила. Я никогда не звала к себе эту мою дочь.

– Эва – не твоя дочь!

– Все твои дети рано или поздно становятся моими.

– Ты не посмеешь!..

– Боже, почему ты такой болван?.. – с искренним сожалением спросила Жанаина, глядя на мужа так, словно видела его впервые. – Всё уже решилось без меня! Без нас с тобой! Клянусь, я ничего не делала. Сам знаешь, мне в эти дни было не до того… – Она снова улыбнулась, на этот раз без всякого лукавства. В синих глазах мелькнула горечь.

– Уже утро, Ошала, – устало сказала Жанаина. – Тебе пора заняться своими делами. Бизнес не ждёт, не так ли? Уходи.

– Жанаина, мы не закончили! – В голосе отца зазвенел металл. – Мы…

– Закончили давным-давно, – безмятежно перебила она. – Тебе нечего мне сказать. Ступай и оставь меня с моей дочерью. Я много раз говорила тебе: ты напрасно вынуждаешь Нана рожать детей. Она не знает, что с ними делать и для чего они нужны. Нельзя просить у человека то, чего у него нет. Ступай. Уже утро. Ко мне пришли мои дети.

Отец стоял неподвижно. Эва не видела его лица. Жанаина встала, сняла со спинки дряхлого стула белый пиджак и протянула мужу. Тот взял его, не сводя с женщины взгляда. Та улыбнулась – мягко, без гнева, без сожаления. И отвернулась к окну. И стояла, глядя на улицу, пока «мерседес» дона Каррейра не скрылся на вершине холма в розоватой утренней дымке.

– Всё это время он приходил к тебе? – тихо спросила Эва.

– Да, бывал иногда, – не оборачиваясь, отозвалась Жанаина. – Что ж… Он мой муж.

– Муж?..

– Ошала никогда не просил у меня развода.

– Но…