Дети Ирены

Преследовавшее доктора дурное предчувствие возникло не на пустом месте. Утром те перемещения, которых с тревогой ожидали жители гетто, наконец начались. Никого не предупреждали. Пока Януш Корчак писал, люди на «арийской» стороне наблюдали зловещую и пугающую картину: гетто со всех сторон окружало множество вооруженных людей. В темноте оно было опечатано, и солдаты собирались на соседних крышах и блокпостах, готовясь стрелять в каждого, кто попытается бежать.

К завтраку глава юденрата Адам Черняков уже получил необходимые предписания. Grossaktion Warschau, перемещение евреев из города, начало действовать. В тот день Черняков записал в своем дневнике: «Нам сказали, что все евреи… будут депортированы на восток»¹⁶⁴. К четырем часам дня было необходимо подготовить для перевозки контингент в количестве шести тысяч человек, минимальную суточную квоту. Адам Черняков лично отвечал за то, что еврейская полиция обеспечит явку этих людей на Умшлагплац, специальную платформу для погрузки вагонов.

От действия приказа о переселении освобождались те, кто служил в еврейской полиции, был членом юденрата или имел в городе сколько-нибудь важную работу. Цена разрешения на нее в ту неделю подскочила вдвое, и гетто мгновенно разделилось на счастливцев и смертников. Теми, кто никак не мог работать – а значит, был приговорен к отправке, – были больные, ослабевшие от голода, старики и все дети гетто.

Ирена побежала в гетто сразу, как только услышала новость о депортации. Ей срочно нужно было увидеть Адама. Ей нужно было знать, что он в безопасности; иначе паника могла свести ее с ума. Адам знал, в каком состоянии будет Ирена, и когда она появилась в молодежном центре, постарался ее успокоить. Его не забрали во время сегодняшней облавы – и, скорее всего, не тронут и завтра, сказал он ей. В гетто говорили, что забирать будут в основном тех, кто не мог работать, а также стариков и детей. И Адам, устало улыбаясь, шутливо напряг мышцы руки, успокаивая ее этим жестом, мол, видишь, я еще молод и крепок. Он всегда был способен заставить Ирену улыбнуться. Сейчас у него была работа, а работа означала жизнь. Ракель, Ева, Йозеф и Ала, занятые каждый по-своему, тоже были в относительной безопасности. Ирена пыталась убедить себя, что никому из них опасность пока не угрожает.

Но оба они знали, что все не так просто. В молодежном центре царил хаос, и молодых людей здесь было меньше обычного. Когда новость распространилась по кварталу, родители предпочли держать детей при себе. Cтрах и неопределенность на улицах можно было почувствовать кожей. Сирот и беспризорников, которым не к кому было обратиться за помощью, забрали сразу же. Благодаря своей работе Адам был в безопасности. Но голос в голове Ирены, не переставая, задавал один и тот же страшный вопрос: когда всех детей депортируют, необходимость в молодежных центрах отпадет. Что тогда?

На второй день операции, 23 июля, глава юденрата, получив новый приказ о квоте уже в десять тысяч человек и понимая, что это означает соучастие в убийстве детей и младенцев, после затяжной борьбы с собственной совестью покончил жизнь самоубийством, приняв цианистый калий. Тогда немцы назначили ответственными за выполнение квоты других видных евреев и еврейскую полицию. Естественно, добровольцев, желающих переселиться, находилось немного. На улицах разыгрывались страшные сцены, и большинство предпочитало прятаться по своим квартирам. Когда жертв для выполнения квот стало недоставать, полиция начала перекрывать улицы, выгонять людей из домов и под вооруженным конвоем сгонять в депо. Вскоре печатный строевой шаг еврейской полиции будет эхом отдаваться от стен гетто каждый день в восемь утра, знаменуя начало очередной облавы. Попытка спорить или сопротивляться приводила к немедленному расстрелу.

Сначала наличие разрешения на работу что-то значило. Счастливые обладатели размахивали им во время облав как волшебным талисманом. Они продавали последние семейные ценности, чтобы приобрести его за астрономическую сумму. Но по мере того, как давление на полицию для увеличения числа депортируемых возрастало, какое-либо значение оставалось лишь у немецких квот. На улицах проводилась «селекция». На одной стороне улицы выстраивали тех, кто был пригоден для рабочих команд или рабского труда на немецких военных заводах. На другой – тех, кого перемещали в Треблинку. Один из участников польского подполья, ставший свидетелем облавы в первый день человек, который лично знал Ирену, писал: «Среда, 22 июля 1942 года. Так закончилась история гетто, которое два года отчаянно боролось за выживание… Еврейская полиция с полудня охотится за людьми. [Т]олпы людей ведут к перевалочному пункту на площади рядом с улицей Ставки… [К]огда машина заполнялась, ее наглухо запечатывали колючей проволокой… Шел дождь, и зрелище этой агонии… было невыносимо»¹⁶⁵.