Дети Ирены

Путь к платформе через гетто с юга на север был нелегким, для детей он мог занять не меньше трех-четырех часов¹⁷⁷. Ирена первая увидела их выходящими из-за угла Железной и поворачивающими на улицу Лешно. День был изнурительно жарким, «безумно душным», говорила она потом, и детям периодически нужно было останавливаться и отдыхать, но, повернув за угол, они продолжили уверенно маршировать¹⁷⁸. Ирена тут же поняла, что доктор скрыл от детей всю грозящую им опасность. Встревоженные горожане держались подальше от перекрытых улиц, и Ирена вспоминала впоследствии, что прохожих были единицы. Те, кто отважился выходить на улицу, старались идти быстро, пригнув голову и не попадаться немцам на глаза. Но множество людей в тот день, включая Йонаса Туркова, смотрели из окон или из-за стен домов в изумленном молчании на доктора и его детей, идущих из гетто к платформе¹⁷⁹. Лицо доктора Корчака выглядело застывшей маской напряженного самоконтроля, Ирена знала, что он очень болен и как тяжело это ему дается. Но в то утро спина доктора была прямой, и он нес на руках одного из уставших малышей. Может, я сплю? – крутилась мысль в голове у Ирены. – Возможно ли такое? В чем вообще могут быть виновны эти дети?¹⁸⁰ На углу пустынной улицы она встретилась взглядом с доктором. Он не остановился поздороваться с ней, не улыбнулся и не сказал ни слова. Доктор просто продолжал идти. Дети дисциплинированно вышагивали рядами по четыре человека, наряженные в свои лучшие, праздничные одежды. И тут Ирена заметила, что несли самые маленькие.

В руках они стискивали кукол, которых сделал для них доктор Витвицкий¹⁸¹. Ирена сама проносила их через блокпосты. Она раздавала их в молодежных центрах, и когда детям позволили взять с собой в дорогу всего по одной вещи, они выбрали их. «Сжимая в маленьких ручках этих кукол, прижимая их к сердцу, они шли в свою последнюю прогулку», – говорила Ирена¹⁸². Она знала то, чего не могли знать они. Что они отправляются на погрузочную площадку и далее на казнь.

На Умшлагплац охранники уже загоняли депортируемых кнутами и прикладами винтовок по сто – сто пятьдесят человек на огороженную территорию¹⁸³. Немецкие полицейские, их украинские и еврейские подручные возвышались над головами детей, угрожающе выкрикивали приказы. Здесь, на самом солнцепеке, после хаоса и избиений, дети вместе с доктором Корчаком ждали вечерней погрузки в вагоны¹⁸⁴. Пойдет ли Ирена вместе с ними хотя бы до границы площади? Если бы она это сделала, то смогла бы увидеть Алу и Нахума.

Нахум и Ала увидели детей в последний момент, когда погрузка уже началась. Нахум в ужасе побежал к доктору, пытаясь его остановить. По словам свидетелей, Нахум Ремба был одним из последних, кому удалось поговорить с доктором Корчаком и Стефанией перед отправкой. На этот раз обычное спокойствие изменило ему, он был в отчаянии. Он умолял старого доктора пойти вместе с ним и поговорить с немцами. Мы можем уговорить юденрат отложить отъезд, доктор. Пожалуйста, пойдемте со мной. Мы остановим это безумие. Но доктор Корчак лишь грустно качал головой: Я не могу оставить детей¹⁸⁵. Он знал, что, как только отвернется, немцы загонят детей в ожидающие их вагоны и ему никогда не позволят присоединиться к ним.

Напуганные дети повернулись к доктору Корчаку, не понимая, что им делать дальше. Он печально взглянул на Нахума последним долгим взглядом. Затем, повернувшись к гетто спиной, Януш и Стефания спокойно ввели детей в вагон, и доктор вошел туда же вслед за ними. Каждой рукой он держал за ручку пятилетнего ребенка. «Эта картина всегда будет стоять у меня перед глазами», – говорил Нахум о достоинстве доктора и еще большем достоинстве детей, доверившихся ему в этот последний раз¹⁸⁶. «Они не просто вошли в вагоны – это был организованный молчаливый протест против неслыханной, изуверской жестокости». Нахум смотрел, как дети молча заполняют лишенные окон вагоны, чьи полы уже были посыпаны негашеной известью. Когда двери прижали друг к другу груду маленьких тел и плотно закрылись за ними, веселый, жизнерадостный актер беспомощно опустился на платформу.